Цвет верности

[ferrodigitall]

Название: Цвет верности
Автор: Амалия
Бета: LanaAkaRowan
Пейринг: Роман/Андрей
Категория: слэш
Жанр: романтика с улыбкой
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Кто-то захотел эксклюзивную рубашку и не удовлетворился креветками, кто-то задумался о дресс-коде и перепутал Париж с Лондоном... И к чему бы всё это?

Маленькое предисловие

Я горю по фандому "Неродиськи" уже больше 10 лет, и всегда была гетным автором. Многие мне пеняют, что стала писать и слэш, чего только я не наслушалась в свой адрес... Что ж, каждый имеет право на свое мнение, но и я имею на свое: если улавливаю что-то, то никак не могу это не отразить. Иначе моя Муза задушит меня в ночи подушкой

Терпеть не могу совещаний в конференц-зале. На них Жданов получает возможность лишний раз напомнить мне, что я должен творить в режиме экономии. А Малиновский получает публику для своих клоунских реприз.
Нынче «звезда арены» пребывал в особенном ударе. Когда стали рассматривать объемные образцы новых тканей, Роман несказанно оживился.
– Мил… ко, – обратился он ко мне, сделав паузу, словно собирался назвать меня милым, да раздумал. – Я хочу от тебя рубашку.
– А больше ты ничего от меня не хочешь? – усмехнулся я.
– Из твоих рук, – нежно уточнил он. – Из твоих волшебных рук. Как думаешь, мне пойдет?
Роман схватил два куска шелка аквамаринового цвета – поярче и побледнее – и приложил к себе. Смотрел на меня и улыбался, чуть наклонив голову.
– Встань, – я принял условия легкой, дразнящей игры, предложенной вице-президентом.
Роман поднялся. Аквамариновый шелк божественно струился по его ладной фигуре.
«Бриз, – пропело в моем сознании. – Морской простор. Цвет одеяния капитана Грэя, спешащего к своей Ассоль!»
– Малиновский, сядь, – раздраженно велел Жданов. – Подиум тебе не светит.
– А почему, собственно? – с вызовом спросил Роман и обернул вокруг себя ткань, соорудив нечто похожее на тунику греческого бога. – Может, это мое призвание? Может, я чахну в отделе маркетинга под грудой папок, а душа моя жаждет света софитов?
– Совещание не срывай, – Андрей сверкнул в его сторону взглядом весьма высокой температуры.
– По-твоему, я не гожусь в модели? – Малиновский широким жестом подбросил ткани вверх и раскинул руки в стороны, позируя. – Милко, скажи свое веское слово. Что со мной не так?
– Фактура меня устраивает, – я сглотнул, сохраняя сдержанный тон. – Но ты слишком много болтаешь. Модель – молчаливая профессия. Говорить должны глаза. И движения.
– Маэстро, если дело лишь в этом, я буду только молчать и смотреть, – проникновенно промолвил он. И многозначительно добавил: – И двигаться.
«Чёрт бы тебя побрал», – пение в моем сознании превратилось в стон, а вслух я проворчал:
– Так и быть, сошью тебе рубашку, но на подиум не пущу. Шеф явно против этого, а ссориться с ним мне невыгодно. Не дай бог опять урежет бюджет на фурнитуру.
– Шеф? – весело возмутился Малиновский, резво обежал стол и бесцеремонно приобнял меня за плечи. – Это какой такой шеф? Это вон тот сердитый дяденька с молниями из-под ресниц? Так он же сухарь. Он же ничего не смыслит в искусстве. А ты – гений. Без тебя мы будем обречены на массовый пошив наволочек и простыней!
– Всё? – грозно спросил Жданов. – Представление окончено? Можно аплодировать?
– Можно, – великодушно разрешил Роман.
– Сядь на место! – повысил голос Андрей. – Катя, расскажите, на какие объемы закупок мы можем рассчитывать, исходя из сметы.
Пушкарева встрепенулась, открыла блокнот, а Малиновский, давясь от смеха, изобразил тяжкий вздох и похлопал меня по руке:
– Вот так всегда, Милко. Беседа о прекрасном глушится мертвым языком цифр. Как дальше жить в этом черством мире?
– Брысь, – процедил я и сбросил его ладонь.
Когда совещание закончилось, я вознаградил себя за терпение чашечкой ароматного кофе в баре и отправился в кабинет вице-президента.
Малиновский сидел за своим столом, небрежно развалившись, и крутил колесико мышки, что-то созерцая на мониторе. На меня он поднял глаза в тот момент, когда я повернул в замке ключ.
Недоумение на лице Романа было вполне естественным – никогда прежде я не являлся к нему кабинет. И уж тем паче поворот ключа в замке нельзя было объяснить ни одной внятной причиной.
– Восемь ног и три глаза? – осторожно поинтересовался он.
– У кого? – невозмутимо уточнил я, усевшись в широкое кресло для гостей.
– У чудища, которое носится по коридорам Зималетто и пригнало тебя к моей двери. Ты ведь от него заперся? Чтобы оно не ворвалось следом и не сожрало тебя без соли и перца?
«Сказал бы я тебе, кого здесь хочется съесть без соли и перца».
– Чудища – они не в коридорах, – туманно ответил я. – Чудища – они в головах.
Роман уставился на меня с нескрываемым любопытством. Я тоже смотрел на него и молчал.
Примерно через минуту Малиновский кашлянул и задумчиво произнес:
– Не припомнишь, у кого это из классиков: «Чем больше артист, тем больше у него пауза»?
– Это Сомерсет Моэм, – подсказал я. – Но артист у нас не я, артист у нас ты.
– Милко, я могу тебе чем-то помочь? – не выдержал он.
– Можешь. У меня к тебе скромная просьба.
– Слушаю, – он подъехал на своем кресле ко мне поближе.
– Прекрати меня терзать.
– Что, прости?
– Терзать, – весомо повторил я.
Кашель обуял его в полную силу – пришлось запивать водой из графина. Делая большие глотки, Малиновский со всей очевидностью ошалело перебирал в памяти, в чем мог передо мной провиниться.
– Ты беспринципный и безответственный человек, – пошел я в лобовую атаку. – Тебе абсолютно наплевать на чьи-то чувства. А когда речь о чувствах художника – это вообще преступление!
– А, – осенило его. – Ты насчет того желтого покрытия, которое я присмотрел для обивки подиума? Ну, так я уже признал свою неправоту и заказал бежевое. Ну честное слово, завтра привезут!
– О боже, – вздохнул я и страдальчески покачал головой.
– Что, покрытие ни при чем? – озадачился Роман.
– Покрытие ни при чем. Увы, Ромио, тот факт, что ты слеп и глух, не убивает твоего воздушного змея.
– Кого?..
– Воздушный змей – это твоя прана. Ты ее источаешь. Ты это делаешь бездумно, не следя за собой. Как младенец, который понятия не имеет, что ввергает в умиление взрослых!
«Ты, конечно, давно вышел из такого возраста, чтобы умилять. Зато вошел в возраст, чтобы сводить с ума. И тоже – давно».
Он подавился глотком воды, кое-как с ним справился и покосился на дверь.
– Да-да, уже пора бояться, – ласково подтвердил я, наслаждаясь его возникшей нервозностью. – Ты заперт в кабинете с маньяком. А точнее – маньяк запер тебя в кабинете. Вместе с собой.
С этими словами я переместился на самый край кресла и подался вперед, значительно сократив расстояние между собой и вице-президентом. Однако тот продемонстрировал стойкость, никак на сближение не среагировав.
– Милко, у тебя такой богатый лексикон. И не скажешь, что русский язык неродной. Воздушный змей, прана… Да ты просто кладезь метафор.
Он явно выполнял первое правило поведения с маньяком – сердечный тон и попытка срулить на отвлеченную тему.
– Главное – не засмеяться, – иронично заметил я, – чтобы маньяка не обозлить. Помни об этом. А прана – это жизненная энергия, и сексуальность – ее первооснова.
– Серьезно? – Роман приложил гигантское усилие, чтобы не прыснуть.
«Именно. Ты этой праной переполнен и плещешь ею направо и налево. Как сеятель».
– Что ты творил на совещании? – спросил я сурово.
– На совещании? Да вроде ничего нового.
– Вот именно. Ничего нового. Хватать меня за плечи, за руки, дышать мне в щеку и твердить, что я гений… Всё в порядке вещей, да?
– Ну, так это же правда – насчет гения. Я констатировал факт!
– Чтобы констатировать факт, необязательно так близко ко мне склоняться. Когда это происходит, я захлебываюсь. И начинаю тонуть!
Я взмахнул рукой и резко уронил ее, изобразив собственное погружение в пучину и задев при этом рукав пиджака Малиновского.
– Я больше не буду, – дрогнув, быстро заверил он и отъехал от меня.
– Я не собираюсь к тебе приставать, – саркастически утешил я его. – Я слишком высоко себя ценю. К тому же у меня есть друг. Постоянный друг.
– Это замечательно, – он обрадовался. – Только один маленький вопрос. Зачем ты запер дверь?..
– Ну, как зачем. Надежда. Она умирает крайней.
– Последней, – машинально поправил Роман.
– Да какая разница! Был один шанс из миллиона, что ты мне ответишь: «Милко, я не решался тебе признаться, что ты волнуешь меня так же сильно, как я тебя». Ну, а дальше… сам понимаешь, при таком раскладе сюда никому не следовало бы входить. Видишь ли, Ромио, несмотря на то, что я нахожусь в стабильных отношениях, я остаюсь уязвимым к мощному потоку энергии, который ты запускаешь в пространство, как детишки – змея. И ничто тебя не заботит, лишь бы было весело.
Произнося слова спокойным и слегка язвительным тоном, я очерчивал пристальным взглядом пряди его волос, губы, шею, широкие плечи, рядок пуговиц на рубашке, пряжку ремня на брюках.
«Терпи, сеятель. Ничего с этим не поделаешь – я уверен, что в стенах этого здания на всё имею право. Ну, или почти на всё».
Роман приподнял бровь, старательно сдерживая улыбку. Похоже, он отчасти расслабился. Беседа его, судя по всему, начала забавлять.
– Знаешь, что я думаю, Милко? Я думаю, это была бутылка текилы.
– Какая бутылка текилы? При чем здесь бутылка текилы?
– При том, что именно на нее вы со Ждановым и поспорили, когда задумали меня разыграть. Чья была идея?
– Я? Со Ждановым? Поспорил? – я пожал плечами. – Как тебе такое в голову пришло? Я говорю с тобой, как на душе.
– Как на духу.
– Ты мне только что пел в уши, как хорошо я знаю русский язык! – вспылил я. – А теперь тычешь в ошибки!
– Ты великолепно знаешь язык! – поспешно заверил он. – Ты путаешься, когда нервничаешь. Милко, скажи прямо – в чем моя вина перед тобой? В том, что я гетеросексуален?
«Ох, Ромио, Ромио. В том-то и проблема: когда я на сто процентов был уверен в твоей гетеросексуальности, мне было легче. Ждать было нечего и надеяться не на что. А теперь меня нет-нет да обдает жаром, и фантазии случаются слишком смелыми».
– Ты просто сексуален, – с нажимом ответил я. – И я тебя за это не сужу. Глупо судить за сексуальность. Это всё равно что судить за красивые глаза. Но, милый Ромио… будь осторожнее. Будь сдержаннее. Взрослее, наконец. Я художник. Я творческий человек. Мне нужно равновесие. Я очень остро всё воспринимаю. Я поддаюсь иллюзиям. Я теряю голову. Я…
– Стоп, – торопливо перебил Малиновский и прикусил губу, чтобы не расхохотаться. – Стоп. Я всё понял. Отныне лишний раз перед носом не маячу. Комплиментов на ухо не шепчу, фривольных шуток не шучу. Рук не распускаю. На совещаниях сижу тише воды ниже травы. В телогрейке и маске покемона.
– Телогрейка и покемон лишние, – проворчал я и поднялся. – Стоит ли напоминать тебе о принципах благородства и о том, что этот разговор должен остаться между нами?..
– Обижаешь.
– Даже Жданову, – я погрозил пальцем.
– Даже Жданову, – поклялся он и поднял вверх ладонь. – Ой, прости, что руку высунул. Это ж фаллический символ! Может, рубашка, которую ты мне сошьешь, будет смирительной?
– Клоун, – с сожалением вздохнул я.
– Всегда к твоим услугам, Милко.
Как же мне хотелось стереть с его лица эту нахальную усмешку!
«Воображаешь, ненаглядный, что все твои тайны – под семью печатями?..»
– Обольстительности в тебе, Ромио, куда больше, чем разрешено законом, – я перегнулся к нему через стол, опершись о него костяшками. – Это всё прана. Ее хочется пить с тебя взахлеб. Наслаждаться каждым глотком. И не мочь насытиться. Это как нектар жизни. Острое блаженство, переходящее в экстаз…

Роман

– Острое блаженство, переходящее в экстаз...
У меня возникло неуютное ощущение, что со мной прямо сейчас занимаются сексом, хотя физически и не притрагиваются.
Я уже открыл рот, чтобы как-то помягче Милко прервать, но тут он произвел выстрел большим ядром из тяжелой пушки:
– Повезло Андрею.
– В каком смысле? – насторожился я.
– В прямом. Повезло ему, что ты выбрал его.
Мне, конечно, нравится удивляться. Это хорошее чувство, умеющее будоражить. Уколы неожиданности – как инъекции витаминов для организма, борющегося с цингой.
Однако всё хорошо в меру, в том числе и удивление.
– Минуточку, – я рассмеялся. – По-моему, Милко, ты перенервничал. У тебя всё спуталось в голове. Андрей мой друг, а встречаюсь я с девушками.
– Ты можешь встречаться хоть с зелеными человечками из соседней галактики, – снисходительно улыбнулся он. – Это не имеет значения. Ты выбрал Андрея, и вся твоя прана – для него. Просто ее так много, что и другим перепадает с лихвой.
Теперь я почувствовал, что меня изнасиловали. Где-то в районе мозга.
– Милко, ты бредишь. Я не по этой части. И Андрей тоже. Он вообще почти женатый человек!
– Бедная Кира, – горестно вздохнул маэстро.
– Послушай… – приступил я к решительному отпору, но тут кто-то рванул дверь снаружи.
– Что за фигня? – раздался недовольный голос Жданова. – Малиновский, какого чёрта ты закрылся?..
– Упс, – многозначительно прокомментировал Милко.
– Не «упс», а иди открой, – рассердился я. – Это же ты запер!
– Малина! – громыхнуло из приемной, и дверь снова затряслась.
– Малина – сладкая ягода, – подмигнул гений, не сдвинувшись с места.
– Ты откроешь или нет? – я уже практически вскипел. – Я не собираюсь делать этого за тебя!
– Помни – ни-ни, – маэстро еще раз погрозил пальцем, не спеша приблизился к двери, повернул ключ и проворковал: – Какой ты нетерпеливый, господин президент.
– Милко?.. – вошедший в кабинет Андрей бросил взгляд на меня, затем на дизайнера, а затем почему-то на мой стол. – Что тут происходит?
– Уже произошло, – с достоинством уточнил гений и ловко, как фокусник, вытянул из кармана сантиметр. – Я снял мерки для рубашки.
– Для какой рубашки?
– Той самой, цвета аквамарин. Ты знаешь, что означает этот цвет, Андрей? – лукаво спросил Милко.
– Море? – пожав плечами, хмуро предположил Жданов.
– Это в поверхностном понимании. А в более глубоком – аквамарин символизирует верность. Разве это не прекрасно?..
Не став дожидаться ответа, дизайнер всея Зималетто удалился, мурлыча себе под нос какую-то сербскую песенку.
Андрей пробуравил меня заинтересованным взором и приступил к допросу:
– Он что, действительно самолично приперся к тебе снимать мерки?
Давненько мне не было так сложно выбрать между правдой и ложью. Я окунулся в противоречивое состояние веселого раздражения и, не слишком успешно давя в себе нервный смех, рисовал на папке с договорами трехглазое и восьминогое чудище с бакенбардами, как у маэстро.
– Что ты ржешь? – посуровел Жданов. – Я вопрос задал. В жизни эта царствующая особа не шастала по кабинетам и не снимала ни с кого мерок. И вообще, индивидуальным пошивом одежды для сотрудников Зималетто Милко прежде не занимался!
– Да ладно тебе, Андрюш, – решил я включить режим мирного простачка. – В поведении нашего божества бесполезно искать понятную нам, смертным, логику. Не думай об этом. Присядь, расслабься. Скушай конфетку.
На моем столе красовалась открытая коробка с черносливом в темном шоколаде – презент от одного из деловых партнеров.
Андрей угрюмо засопел, недовольный моим уклончивым объяснением, но всё же сел и зашуршал конфетной бумажкой.
Я знал – так просто он от меня не отстанет. Я это понял и по резко сброшенным на стол очкам, и по яростно сминаемому фантику, и по пронзительному взгляду карих глаз, от которого жгло мою левую щеку и часть лба – я сидел к Жданчику в профиль.
– Малина, хватит темнить. Что за ерунда? Зачем вы заперлись? И при чем тут аквамарин?
– При том, что это символ верности, – терпеливо растолковал я. – Милко считает, что это определенно мой цвет. А значит, я верный человек. По своей природе.
– Об этом вы и беседовали? – недоверчиво уточнил Андрей.
– А чем плоха тема? Ты что-то имеешь против иерархии цветов и толкования их значений?
– Не тянет на государственную тайну, при которой надо запираться на ключ.
Закончив портрет восьминогого и трехглазого чудища, которому подошло бы название «Утренний кошмар в зеркале господина Вукановича», я бросил карандаш и развернулся вместе с креслом к Жданову анфас.
– Что ты прицепился к этому ключу, Палыч? Ну, захотелось величайшему из великих со мной пооткровенничать без свидетелей. Имеет право.
– Секрет, значит?
– Прости, – я развел руками. – Я дал слово.
– Милко?
– Ему, родимому.
В Жданчике горело очаровательное пламя сдерживаемого негодования. Он перемалывал челюстями чернослив пополам с шоколадом, мял фантик и буравил меня взглядом максимальной весовой категории.
Понятное дело, Андрей не привык, что я что-то от него утаиваю. Для нас обмен информацией – как разминка для спортсменов, незыблемый ритуал. Поделиться друг с другом – всё равно что поразмыслить в одиночестве, почти никакой разницы. И вдруг я ускользнул от Палычева контроля – непорядок. Оттого и вид у него такой, будто пережевывает не конфету, а меня.
– Я тебя привяжу к креслу и буду пытать, – пообещал он, постаравшись скрыть за неуклюжей шуткой глубину своего гнева.
Я представил себя привязанным к креслу, а рядом столик со всевозможными причиндалами для пыток. Вот к моему беззащитному оголенному торсу приблизился раскаленный утюг, я в ужасе содрогнулся и выложил мучителю начистоту: «Всё дело в том, Жданчик, что мы с Милко обсуждали моего воздушного змея, то есть мою прану. Наш впечатлительный дизайнер очень просил меня эту мою прану приструнить, поскольку она вызывает в нем бурю неплатонических желаний и отвлекает от создания шедевров из текстиля. А еще он считает, что эта самая прана направлена именно на тебя, мой друг. Поэтому, когда я говорю, что мечтаю о Шарлиз Терон, не верь мне – я мечтаю только о тебе».
Едва данная речь прозвучала в моем воображении, за ней немедленно последовало новое видение: реакция на эту речь Жданова. Утюг сразу перестал входить в его планы. Андрей отбросил его, побагровел, сжал пальцы в кулак и впечатал мне в скулу классический хук справа такой силы, что я отлетел вместе с креслом, задел столик с инструментами, и всё это повалилось с оглушительным грохотом на пол – сначала я и кресло, сверху стол с железяками. Чем-то тяжелым меня приложило по темени, и вечная ночь захватила мое сознание…
– Ау! – рявкнул над ухом Жданов.
Вздрогнув, я вынырнул из страны апокалиптических фантазий обратно в бренный мир и бодро доложил:
– Я здесь.
– Не расколешься, значит?
– Тысяча извинений, но нет.
– Ну и храни свои драгоценные секреты, – обиженно пробурчал Андрей и направился к выходу. В дверях обернулся и строго напомнил: – Мы едем на вечеринку в «Ай-ти-коллекшн» подписывать контракт на фурнитуру. Через час чтоб был готов!
– Да, мой командир, – смиренно пообещал я и приложил ладонь к сердцу. Затем расстегнул две верхние пуговицы на рубашке и провел пальцами по груди. – Милко считает, что его аквамариновый шедевр надо будет носить полурасстегнутым. Как думаешь, не слишком провокационно?
– Введу дресс-код и пресеку провокации. Чтобы девчонок от работы не отвлекал, – пригрозил Жданов и стремительно вышел.
Я поглядел на изображенное мной на папке чудище с бакенбардами и полез в тумбочку за ластиком, чтобы стереть морду к чертям собачьим.
Наглую морду.
Наглую прозорливую морду!
Эта морда догадалась, что я заперт в капкане страсти к моему лучшему другу.
Когда я всё про себя понял, то выпил в каком-то итальянском баре десять порций огненной самбуки и провел страстную ночь с гибкой мулаткой по прозвищу Горная Львица.
Я прошел все этапы – испуга, отрицания, едкой иронии, философского юмора и, наконец, принятия истины: это любовь.
Ну а что? Художественные произведения освещают и куда более запущенные случаи. Например, восторженный юноша влюбился в статую нимфы в собственном саду. Бродил вокруг нее, тосковал и слагал оды. А статуя смотрела на его страдания равнодушными каменными глазами и оставалась неподвижной и холодной, как льды Гренландии.
Мне повезло – мой Андрей живой, горячий, часто прелесть какой злющий и почти всегда рядом. Мы непринужденно соприкасаемся, дурачимся, обнимаемся, шутливо боремся и можем говорить друг с другом часами. Я счастливчик.
Счастье брызжет из меня интенсивными лучами, вместе с моей праной, и пространство вокруг становится ярче и насыщенней. Девушки выбираются из моих объятий чуть живыми, а Милко умоляет не сбивать его моей сексуальностью с ног. Жизнь, как ни крути, удалась.
Разумеется, о своих чувствах я молчал. Пугала меня не перспектива получить от Жданова хук справа – это была боязнь за нашу дружбу и абсолютное отвращение к самой мысли стать для Андрюхи фактором гнетущего напряжения. Зачем? Я состою в звании Мистер Позитив, а не в звании Мадам Головная Боль. Нервотрепок в этой жизни Палычу и так хватает. Я буду последним, кто доставит ему неприятности, и первым, кто его поддержит в чем бы то ни было.
Но я буду продолжать смотреть на него. Я буду на него смотреть, и никто не заставит меня это прекратить. Мой затягивающий, обволакивающий взгляд неистребим – я слишком уважаю свою природу, чтобы ее топтать. И пусть этот мой взгляд не поужинавшего удава Андрей Палыч объясняет себе как хочет, пусть теряется, злится и, как всегда, не врубается в очевидное.
Но ему не избавиться от моих глаз.

Андрей

На меня то и дело накатывает ощущение иллюзорности всего, что окружает и о чем я думаю. Бывает, я решаю пять неотложных вопросов одновременно – и вдруг замираю в своем президентском кресле. Срываю с лица очки, покусываю дужку, бессмысленно глазею в окно и чувствую себя в какой-то мере подделкой. Полунастоящим. Как будто я живу с оглядкой и мыслю избирательно.
Сегодня, например, вместо того чтобы честно разобраться, что же меня так конкретно выбесило за долгий рабочий день, я сосредоточился на флирте с Анжелой, ведущей моделью Зималетто. Дело было на вечеринке в «Ай-ти-коллекшн», где планировалось подписание контракта на поставку фурнитуры. С хозяевами фирмы я уже поздоровался, а Малиновский, обормот, всё еще не появился, хотя отъехать от Зималетто мы должны были почти одновременно. Произошел забавный инцидент с туфлей Пушкаревой, каблук которой застрял в щели между дверцами лифта. Роман иронично пронаблюдал за моими попытками вытащить туфлю и в кабину с нами почему-то не вошел, жестом показав: что вы, что вы, не стану нарушать идиллию… Насмешник чёртов. В результате он провалился в какую-то пространственную дыру. Вот где его носит?
– Дорогой, – томно окликнула меня Анжела.
– А?
– Ты где?
– Здесь, – я широко улыбнулся, вспомнив, что затеял с ней флирт, и тут что-то оглушительно грохнуло.
Обернувшись, я увидел, что Катя уронила стенд с пуговицами. Погибая от стыда, она присела, чтобы собрать рассыпавшиеся образцы, а стоящая рядом со мной Анжела хихикнула.
Я подумал о том, что неловкость и некрасивость Пушкаревой с лихвой компенсируются ее преданностью и экономическим чутьем, а надменность и недалекость Анжелы – ее шикарной внешностью и грацией. Из плюсов обеих можно собрать идеальную женщину. Интересно, я бы в такую влюбился?..
Ерунда, ответил я сам себе. Влюбляются не в идеальных. Это чувство лишено всяческой логики.
Где Малиновский, в конце концов?!
– Привет, – тут же услышал я его голос, как ответ из космоса на мой гневный запрос.
Роман имел вид слегка взъерошенный и таинственный. Я взял его за локоть, отвел в сторону и язвительно спросил:
– Ты что, через Мытищи ехал?
– С ней хоть в Мытищи, хоть на край света, – доверительно поделился он.
– С кем? О ком ты?
– Маша, радость наша.
– Наша Машка?
– Ну да.
– А если Вика узнает? – разозлившись, напомнил я о его святой обязанности держать под контролем Клочкову.
– Успокойся, – примирительно попросил Роман. – Узнавать всё равно нечего, я ее просто довез до клуба. А потом я, как верный воин, – опять к своему командиру.
На последних словах он продемонстрировал уморительную мимику: подобострастие рядового перед прапорщиком-самодуром.
– Вот! – включившись в игру, воскликнул я и показательно хлопнул себя по лбу. – А я весь день думаю – что же меня бесит. А бесишь меня ты, Малина. Называешь меня командиром, а сам разводишь тайны мадридского двора с Милко и возишь по Москве девиц, опаздывая на переговоры. А вдруг война? Я же останусь один, гол как сокол на поле боя!
– Не бывать этому. Я подоспею вовремя и тебя прикрою.
– Боюсь, не меня, а очередную Тропинкину. И не прикроешь, а накроешь.
– Фу, товарищ командир! Что за выражения?
– А ты знаешь, как командиры поступают со штрейкбрехерами?
– Не вели казнить! – комично взмолился Малиновский. – Вели слово молвить!
– А на колени бухнуться? Для убедительности?
– Прямо здесь? – Роман огляделся по сторонам.
– Ладно уж, живи, Феофан, дьяк Посольского приказу. Но помни про дресс-код, – я поправил выбившийся из-под пиджака воротник его рубашки и шутливо проверил, прочно ли застегнуты верхние пуговицы.
– Я смотрю, все наконец в сборе? – к нам незаметно приблизился Михаил Краевич под руку с Дианой. – Можем начать переговоры?
Мне вдруг не понравился взгляд хозяина «Ай-ти-коллекшен» – какой-то чересчур въедливый, и улыбка приторная. Царапнуло непонятное и неприятное предчувствие.
В кабинете директора, обменявшись с продавцами фурнитуры малозначащими любезностями, я посадил Катю изучать контракт.
– Я составлю вашей помощнице компанию, – предложила Диана. – А мужчины могут пока выпить. У нас ведь вечеринка!
– Только не подумайте, что мы желаем вас напоить в корыстных целях, – игриво подхватил Краевич. – Но шампанское мы заказали отменное. И я настаиваю, чтобы вы попробовали креветки. Рецепт потрясающий!
Когда мы вернулись в зал, Краевич взял с подноса два бокала с шампанским и один протянул мне, спросив:
– Андрей, можно на пару слов?
– Я всё понял, – мгновенно среагировал Малиновский. – Пойду вдарю по креветкам.
Он отправился к группе оживленно болтающих девушек, а я смотрел ему вслед.
– Андрюша, – мягко окликнул Краевич.
Повернув голову, я обнаружил, что он занят тем же самым – пялится на спину Малиновского.
– Не скрою, я немного обижен, Андрюша. За то, что ткани ты купил не у нас, хотя я предлагал хорошие скидки.
– Ничего личного, – вежливо отозвался я. – Чистый бизнес. Я нашел лучший вариант. К тому же у тебя туго с синими и зелеными тонами, а у Милко они нынче в тренде.
– Да, я в курсе. Он мне говорил, что готовит линию из цветов палитры аквамарин, электрик и бирюза.
– Ты общаешься с Милко? – удивился я.
– В неформальной обстановке.
– Вот уж не думал, что у вас есть общие интересы. Наш маэстро бизнесменов не очень жалует, предпочитает богему.
– Неважно, кто я по роду деятельности, – Краевич наконец оторвал взгляд от Романа и уставился на меня с легкой улыбочкой. – Важно, кто я по жизни. А по жизни я гей. Как и ваш маэстро. Так что мы посещаем один и тот же клуб.
Странно, что я вздрогнул. Неожиданно, конечно, но не бог весть какая сенсация, чтобы так реагировать. Тем не менее ощутил, что вспотел и что вообще в зале довольно жарко.
– Надеюсь, это не проблема? – мягко спросил Краевич.
– Не проблема для чего?
– Для подписания контракта на фурнитуру.
– Ты забыл, что имеешь дело с расчетливым дельцом, – я уже взял себя в руки. – Если я чую выгоду, то ухвачусь за нее, будь ты хоть тайным сатанистом.
– Ты меня успокоил. Да я, в общем-то, и догадывался, что к геям ты толерантен. Более чем толерантен.
Мне стало нехорошо, и вкус шампанского показался резким. Неприятное чувство – когда тебе явно на что-то намекают, а ты никак не можешь уловить суть.
– Миша, о чем ты?
– Извиняюсь заранее, если я скажу что-то не то или покажусь бестактным, – Краевич поглядел на меня с некоторой опаской. – Ты меня в таком случае прерви в любой момент, и оставим эту тему, хорошо?
– Какую тему? – я терял терпение, и при этом мне было мучительно любопытно. – Ты можешь не ходить вокруг да около?
– Могу, – он с готовностью кивнул. – Я хотел спросить насчет Романа.
Так. Кажется, теперь я знаю, каково это – когда на тебя опрокидывают ведро с кипятком. И, похоже, до меня дошло, куда клонит мой собеседник.
– Забудь об этом, – я плохо представлял, как звучит мой голос, достаточно ли «толерантно» или я рычу как лев. – Выброси из головы и никогда не вспоминай. Роман не гей. Вон, полюбуйся, – я мотнул головой в сторону моего друга, органично влившегося в стайку девиц с ногами от ушей. – Видишь сферу его интересов? Разве картинка не исчерпывающая?
Краевич не смутился – наоборот, заулыбался, а его пристальный взгляд уже не просто напрягал, а вызывал тяжелую ярость.
– Андрюша, во-первых, не нервничай.
– Да с чего ты взял, что я нервничаю?
– Во-вторых, – он проигнорировал мой вопрос, – ты меня неправильно понял. Я вовсе не имею на Романа видов. Мне продолжать или лучше прекратить?
– Продолжай, – решился я.
– Тогда я начистоту. Я спросил про Малиновского в том плане, что хочу понять – а вы вообще долго собираетесь делать вид, что между вами ничего не происходит?..
С минуту я переваривал услышанное и почти уверовал, что пребываю в дурном сновидении. Видимо, задремал в своем кабинете за столом, и ни одна сволочь не догадалась меня разбудить. А если это не сон, тогда Пушкарева подала неплохой пример. Вот только сокрушить стенд с пуговицами на пол – слишком мелко. Этот стенд надо надеть Краевичу на голову. В качестве сбруи.
– Еще шампанского? – заботливо предложил он. – Видимо, я тебя шокировал. Ну извини, я человек прямой.
– Нет, ты не прямой, – мои голосовые связки кое-как заработали. – Ты, однако, глухой. Я же тебе сказал – Роман спит с женщинами. А у меня вообще есть невеста!
– Может, я и глухой, – он коротко рассмеялся, – но не слепой, Андрюша. У меня глаз наметан. Прости, но это опыт. Малиновский может спать со всеми женщинами мира, а ты можешь иметь жену и троих детей – это ничего не меняет.
– Тебе нельзя пить, – я сорвался на откровенно резкий тон. – Алкоголь разжижает твой мозг.
– На алкоголь списать не получится, – мирно и даже с долей сочувствия ответил Краевич. – От слабых напитков я не пьянею.
– Значит, ты страдаешь паранойей.
– Маленький вопрос, – его голос не потерял ни грамма уверенности. – Почему Роман всегда сопровождает тебя на переговорах? В плане бизнеса – какая в этом необходимость?
– Ты тоже нигде не появляешься без Дианы! – парировал я.
– Верно, но она мой полноправный партнер, а не заместитель. А еще я никогда не поправляю ей воротник на рубашке. Ну, или кулон на цепочке, пуговицы на блузке – вариации одного и того же неосознанного жеста.
Кажется, так худо мне еще никогда не было.
– Знаешь, чего мне сейчас хочется? – спросил я сдавленно.
– Набить мне морду, – легко угадал Краевич. – Но ты не станешь этого делать, ты цивилизованный человек, да и контракт тебе действительно выгоден. Еще раз прошу прощения за то, что тебя смутил. Я понял, что разговор этот преждевременный, тебе нелегко. Ты не представляешь, насколько проще говорить открыто и быть честным, но… вероятно, всему свое время. Так что расслабься, отдыхай, наслаждайся вечером. Только, Андрей… искренний совет. Не позволь самообману одержать над тобой победу. Не калечь себя.
Прежде чем отойти, Михаил похлопал меня по плечу, а я от изумления даже не дернулся – впавшие в транс реакции запаздывали. Просто стоял и тупо глотал шампанское, прочно обретшее вкус просроченного и оттого горчащего лимонада. Спохватился, когда стало подташнивать, и с отвращением отставил бокал.

Так. Спокойно, сказал я себе, призывая чувство юмора. Вот только оно не призывалось – отвязалось и отправилось погулять.
Я быстро оглядел зал и остановил взор на восхитительной блондинке. Знакомое лицо. Ба, да это Нестерова. Вариант что надо.
– О, этот взгляд мне знаком, – услышал я голос друга, и вот тут дернулся по-настоящему. Не заметил, как он оказался рядом.
– Дичь еще ни о чем не подозревает, но охотник уже прицелился, – продолжил Роман с иронией.
Я стоял как чурбан и не мог на него взглянуть. Вообще. Вместо этого приклеился глазами к Нестеровой, как тонущий – к спасительному паруснику на горизонте.
– Охотник, – позвал Малиновский и пощелкал перед моим лицом пальцами. – Ты не забыл? Ты женишься.
– Даже сидящему на диете не возбраняется смотреть на десерт, – выдавил я пошленькую чушь.
– Нестерова? – Малиновский вычислил объект моего внимания и усмехнулся. – Да на этом десерте уже многие диабет заработали. Несъедобно.
Только я собрался выдать каламбур про «петлю Нестеровой» как фигуру высшего пилотажа, так тут же и понял – не хочу. Нет вдохновения. Я пуст, как сдутый газовый баллон, из меня выкачали всю легкость и игривость.
Гад Краевич. Я хочу его убить. Причем медленно!
– Жданов, – вкрадчиво окликнул меня Роман, – объясни природу своего ступора. Я уж подумал – мы включаем операцию «Зигмунд Фрейд», ты начнешь втирать Нестеровой про сложные лабиринты твоей души, и она забьется в силках, как пойманная утка. А ты кислый такой. Охотничий азарт где?
– В Караганде, – буркнул я и глянул на часы. – Что там с контрактом? Катя его наизусть, что ли, учит? Я хочу убраться отсюда поскорее.
– Что так? – удивился Малиновский. – По-моему, здесь очень неплохо.
– Вот и развлекайся в свое удовольствие.
– Тебе Краевич настроение испортил? – озарился он догадкой. – И чего такого наговорил?
– Анекдот рассказал, – рыкнул я. – Неудачный!
– Темнишь, – весело определил Роман. – А меня тайнами попрекаешь. Двойные стандарты, Жданчик. Но заметь – я пытками не угрожаю. Хочешь молчать – молчи на здоровье, лишь бы тебе было комфортно.
Интересная фразочка. Она меня еще больше растревожила. Я наконец сумел посмотреть другу в лицо и обнаружил на нем привычное выражение полнейшей солнечной безмятежности. Но глаза…
Дьявол, эти глаза. Иногда мне чудится, что они что-то вышаривают яркими фонариками в моем сумрачном нутре.
Я представил, как произношу в эти глаза, наполненные прелестными искрами: «Ты прав, неудачного анекдота не было, просто Краевич оказался геем. И его страшно занимает вопрос – а чего это мы скрываем от общественности, что мы тоже с тобой… из этой стаи. Я не изобрел на него никакого внятного ответа, но мне захотелось надеть Краевичу на голову стенд с пуговицами, а потом его придушить. С такой одержимостью обычно преступник желает прикончить свидетеля своего преступления».
Воображение тут же подсказало реакцию Романа на мое откровение. Он принялся хохотать. Да так самозабвенно, что застонал. От смеха его скрутило, он вынужден был опереться на мое плечо и буквально на нем повиснуть. Я стоял столбом, ощущая себя объятым языками адского пламени, а Малиновский всё не мог остановиться – смог лишь сквозь стоны вымолвить: «Палыч, это на самом деле анекдот. Победитель в номинации «Прикол года».
– Эй, – осторожно произнес Роман, и я вынырнул из преисподней в мир живых людей, пока еще не получивших кару за свои грехи.
– Что?
– И как оно там? Правда песок черный, а камни красные?
– Где?
– На Марсе, – Малиновский улыбался. – Ты ведь туда сейчас унесся, никак не ближе?
К счастью, зазвонил мой мобильник – Пушкарева сообщила, что контракт готов к подписанию.
Я отправился в директорский кабинет и по дороге думал о том, что это недостойно – гневаться на Краевича за его опытный глаз. Каким образом он уловил это во мне – неведомо, но ведь уловил, и я не сумел его разубедить.
Что поделать? Моё отношение к Роме – вне ориентации и здравого смысла. Это как черное ухо на белом Биме – должно быть белым, но оно черное, и ничего с этой аномалией не поделать. Наша крепкая дружеская близость не должна была породить во мне желание близости физической, но породила. Когда я это отчетливо осознал, я увез Киру на неделю на Мальдивы. Она, наверное, решила, что это репетиция медового месяца, и очень обрадовалась. Я же совершал постельные подвиги и забывался беспокойным сном, чувствуя себя то ли передовиком чуждого производства, то ли скалолазом, штурмующим высоченную гору, хотя ее вершина меня нисколько не привлекала. С Мальдив я вернулся окончательно пропащим и до одури счастливым – еще в аэропорту слушал голос Романа в трубке, который балаболил что-то про папуасский цвет моей кожи, на фоне которой он будет вынужден ощущать себя бледной немочью.
Заговорить с Малиновским о своих чувствах я не мог. И не потому, что страшился его хохота в ответ. Страшился я того, что он от меня отдалится, и тогда наступит вечная полярная ночь. А на черта она мне, любителю солнца? Я рад работать с Романом бок о бок и проводить с ним вечера в барах или на диване перед телевизором. В такие минуты моя вселенная обретает гармонию, и даже запретное желание не мучает – мне нравится, что я стойко прячу в себе свой огонь и не тревожу им друга. Я молодец.
При подписании контракта Краевич держался отстраненно, будто и не было никакого пикантного разговора. Мы выпили еще по глотку шампанского и распрощались. Я вернулся в зал, разыскивая глазами Малиновского и перебегая взглядом от одной группки девушек к другой. Однако обнаружил его почему-то в одиночестве – он сидел на диване и, медленно смакуя, поедал креветку на шпажке.
Я подошел и сел рядом, и тут опять ожил мой телефон.
– Любимый, ты скоро освободишься? – спросила Кира.
– Трудно сказать. Договор пока не подписали, – соврал я.
– Я понимаю, работа превыше всего, – вздохнула она. – Ты работай, а я буду тебя ждать.
– Где ты будешь меня ждать?
– Дома. Я у тебя в квартире.
От такой новости мне по статусу жениха полагалось испытать радость, не по статусу – легкую досаду, но отчего-то я сразу ощутил бешенство. Причем такое глубокое и темное, что поразился этому и еле совладал с голосом:
– Надо же, какой приятный сюрприз.
– А что? – забеспокоилась Кира. – Я подумала, что имею право находиться в твоей квартире. Но если ты так не считаешь…
– Ну что ты, Кирочка, – перебил я. – Ты вполне имеешь право там находиться, делать что вздумается, а затем сладко уснуть. Вот только сегодня я дома ночевать не собираюсь.
– Как? – пробормотала она, изумленная такой открытой наглостью. – А где?
– У Романа, – ляпнул я.
Сидящий по левую руку Малиновский поперхнулся. Видимо, креветка попала не в то горло.
– Почему? – недоуменно спросила Кира.
– Футбол, – пояснил я. – Ночной матч. Очень важный. «Реал» – «Ювентус».
– Ты меня не предупреждал.
– Забыл. Прости, дорогая.
– Ну и пожалуйста, – обиделась Кира и отсоединилась.
– Классная отмазка, – оценил Роман. – А на самом что предпримешь? Всё-таки пойдешь на штурм Джомолунгмы, пардон, Нестеровой?
– Да прямо. Я сказал правду. Пустишь переночевать?
Малиновский положил шпажку на тарелку. Покосился на меня с улыбочкой, которую можно было охарактеризовать как «не врубаюсь, что ты задумал, но если это будет нескучно, то я за».
– Вообще-то, Палыч, сегодня по телеку нет футбола. «Ювентус» с «Реалом» играют на следующей неделе.
– Знаю. К счастью, Кира не представляет, на какой кнопке находится спортивный канал и чем Лига чемпионов отличается от Суперкубка УЕФА.
– О, здоровый цинизм, – одобрил он. – Это мне по душе.
– А вот мне не по душе, что в моей квартире засада. И вообще, мне все осточертели. Кроме тебя, – выдал я и почему-то не испугался собственной смелости.
– Правда, что ли? – развеселился Роман.
– Ты не напрягаешь, – пояснил я спокойно. – Но если у тебя есть планы…
– Планы, Жданчик, прекрасны тем, что их можно легко поменять. Спать на улице тебя, такого гордого, я не оставлю, у меня слишком доброе сердце. Только, может, сначала где-нибудь поужинаем? Честно говоря, креветки меня не удовлетворили.
Я ощутил себя на седьмом небе и поразился тому, как мало мне надо, чтобы туда вознестись. Достаточно того, что Ромка не удовлетворен креветками и не против исправить эту несправедливость вместе со мной.
– Поедем в «Аквамарин»? – предложил мой друг.
– Аквамарин у нас нынче что, цвет вечера?
– Цвет верности, – смеясь, напомнил Малиновский.