продолжение
читать дальше
Роман
– Мидии в винно-чесночном соусе, – изучив меню, сказал Жданов официанту. – И карпаччо из лосося.
– Прекрасный выбор, – похвалил юноша и обратил взор на меня.
– Устрицы и суп из морского чёрта, – я светло ему улыбнулся, а Андрей хмыкнул.
– Что смешного? – изобразил я строгость, когда официант отошел.
– Сознайся, тебя название прикололо. Ты когда-нибудь этого чёрта пробовал?
– Нет. Но это ж моя слабость, Андрюша, – пробовать непробованное.
Мой друг неопределенно повел плечом и принялся изучать аквариум во всю стену, у которого мы сидели. В нем плавали гигантские рыбы с угрюмыми фейсами и глазами навыкате.
– Смотри, – он ткнул пальцем в один из экземпляров. – Этот тоже аквамариновый по раскраске. Морда злодейская. Его фамилия случайно не Воропаев?
– Это бриллиантовая цихлазома, – сообщил я. – А вон та, в горошек, – мозамбикская тиляпия.
– Ух ты. Откуда познания?
– Мне как-то Синицкий экскурсию проводил по водным обитателям его заведения.
– Ты бывал здесь без меня? – Жданов грозно нахмурился. – И как посмел?
Эта грозность, разумеется, носила шутливый оттенок, но я всё равно уставился на друга заинтересованно.
После откровений Милко меня не покидало странное ощущение, что мы с Андреем играем в какую-то игру, не договорившись о ее правилах. На вечеринке в «Ай-ти» со Жданчиком то и дело случались провалы, он буквально зависал в пространстве. Похоже, его чем-то загрузил Краевич, но почему Андрей со мной не поделился?
Мы оба затаились друг от друга. Со мной-то понятно – разговор с маэстро подлежит хранению в темнице под амбарным замком. А у Палыча что за секрет?..
– Да, я бывал здесь без тебя, – величаво подтвердил я. – Не поверишь, но в те вечера, которые ты проводишь с Кирой, я никуда не исчезаю, а продолжаю существовать. Брожу по миру как неприкаянный и ищу утешения.
Я отдавал себе отчет, что эта фраза весьма провокационная, но ее можно было принять и за хохму. Что Жданов и сделал – прошил меня насмешливо-острым взглядом и съязвил:
– Ты – да вдруг неприкаянный? Мы со Станиславским не верим. Ты с легкостью находишь себе приятное общество и без моей персоны.
– Нахожу, – скромно согласился я. – Надо же как-то выживать в ледяном мире, который ты периодически перестаешь согревать своим присутствием.
– Что ты несешь? – задумчиво спросил он.
Я внутренне вздрогнул. Кажется, я слишком расслабился со своими провокациями. Сейчас мой любимый дурачина Андрей Палыч что-то заподозрит, и между нами пробежит холодок напряжения. Этого нельзя допустить ни в коем случае.
– Шучу, – беспечно пояснил я и обратил его внимание на аквариум: – А вон та рыба – бирюзовая акара. Синицкий говорит, что она способна узнавать хозяина и даже дает себя погладить.
– Надо же. У тебя потрясающая память. Синицкий что, свою лекцию несколько раз подряд прочел?
– Ему просто хотелось похвастаться своим аквариумом. А поскольку я ужинал один, то…
– А почему ты ужинал один? – перебил Андрей. – Куда девчонок подевал?
– Засолил в банке и поставил в холодильник, – мне стало забавно. – Чтобы лучше сохранились и были ядреными... Жданчик, тебя что-то гложет?
– Нет, – быстро ответил он и озарился улыбкой. Которая, впрочем, тут же сбежала с его лица – Жданов посмотрел мне за плечо и проворчал: – Легок на помине.
– Ребя-а-ата! – воскликнул хозяин «Аквамарина» Влад Синицкий, приблизившись к нам с бокалом в руке. – Что ж не предупредили? Я бы вам ковровую дорожку прямо на улицу выкатил, девчушек бы экстра-класса подогнал!
Он был явно под хмельком, о чем честно и сообщил, сунув нам по очереди ладонь для приветствия и бесцеремонно плюхнувшись за столик:
– Сорри, у меня были переговоры, которые вышли за рамки деловых. Пытался заключить сделку с одним скользким хмырем, поил его, поил – и сам перестарался. Непробиваемый оказался тип, ну да бог с ним… Безумно рад вас видеть!
– Соскучились по морепродуктам, – поведал я любезно. – Они у тебя отменные.
– А еще любуемся на твоих рыб, – не без ехидства добавил Жданов. – Представляешь, Малиновский помнит их всех по именам. В смысле, по видам. Я в восхищении.
Это был тонкий укол, и я окончательно убедился, что мой друг прилично раздражен.
– Да-да-да, – оживился Влад. – Я Рому знакомил с моими красавцами. А потом мы взяли двух красоток… Нет, уже не рыб, а девочек, – он засмеялся, будто выдал нечто весьма остроумное. – И поехали к Ромочке. Помнишь? – и Синицкий непринужденно подмигнул, призывая посмаковать приятное приключение.
– Как это прекрасно! – заулыбался Андрей. – А главное – свежо!
Сверканье его глаз заставило меня содрогнуться. Пьяненький Влад продолжил разглагольствовать:
– Веселая была ночка. Порочная. Очень порочная.
– Спонтанная, – внес я важное уточнение. – Мы слегка перебрали, и…
– Не может быть, – Жданов опять не дал мне договорить. – В пьяном виде ты бы не запомнил столько диковинных названий морских гадов.
– Каких гадов? – удивился Синицкий. – Это аквариумные рыбы. Гады – у вас на тарелках. Мидии, устрицы. Еще бывают лобстеры, моллюски, кальмары…
– Он в курсе, – заверил я, метнув на друга беспокойный взор. – Он просто шутит.
– Интересно, – Влад ухмыльнулся, переведя взгляд с меня на Андрея. И приложил прелестным вопросом: – А когда свадьба?..
– Чья? – спросили мы со Ждановым хором, и я физически ощутил, что мгновенно заледенели мы оба.
Чертовщина какая-то.
Синицкий захохотал.
– Ну, вообще-то имелась в виду Андрюшина свадьба с Кирой, – выдавил он, откашливаясь. – Но, видимо, я сморозил какую-то высшую глупость. Слушайте, ребята, я, пожалуй, пойду. Не буду вам мешать. А то я нетрезв, язык развязан. Ляпну еще чего-нибудь не то, не дай бог. Да, и спасибо, что выбрали «Аквамарин». Мы работаем для вас. Наша кухня очень здоровая и способствует повышению потенции.
Продолжая свое хихиканье, он поднялся и нетвердой походкой отправился восвояси.
– Догоню и врежу, – мрачно сказал Жданов.
– Да успокойся ты, – бодро попросил я. – Он пьян.
– Это не оправдывает его гнусных намеков!
– Каких намеков?
Андрей уткнулся взглядом в свою тарелку и принялся активно налегать на мидии, яростно орудуя вилкой. А я ничего не смог поделать с мышцами лица – они растянулись в улыбку.
Люблю Жданчика. Всякого люблю, а от такого сердитого, с гневным румянцем, у меня буквально крышу сносит.
– Что ты лыбишься? – Андрей поднял глаза, узрел выражение моей физиономии и еще больше рассвирепел.
– Размышляю, – я пожал плечами. – Сначала тебе не понравилось, что Синица рассказывал мне про своих рыб. Потом тебя напрягло, что мы ездили с ним ко мне на квартиру с девчонками…
– Обычная дружеская ревность. Я собственник! – запальчиво заявил Андрей. – Привык, что таким образом мы развлекаемся вместе!
– Объяснение принято, – я кивнул. – Но тебя еще взбесили какие-то призрачные намеки от безобидного пьяного Владика. Ты реально заводишься от такой фигни или есть какая-то другая причина?
– Извини, – его негативный запал исчез мгновенно, как сдуло, и в глазах появилось что-то жалобное. – Трудный день… наверно.
Чёрт его знает, что случилось с моим сердцем – заныло конкретно и болезненно. Не терплю Палычевых потерянных глаз, мой организм протестует на молекулярном уровне.
– Андрюха, что с тобой?
Кажется, мой теплый голос вызвал в нем волну благодарности – он выдохнул с облегчением:
– Ничего. Ты прав, мало ли каким идиотам что мерещится. Ерунда всё это. Люди обожают сочинять всякую ересь, да еще и свято в нее поверить. Краевич тоже… недоумок конченый. Ты знал, что он гей?
– Нет, – изумился я.
– И я не знал, до сегодняшнего вечера. Представь, ему тоже показалось, что между нами... между тобой и мной… что-то есть. Кретин.
Я был так поражен, что ничего не смог в ответ вымолвить, а Жданов продолжал как заведенный, пламенно и с напором, одновременно расправляясь с остатками еды – да с таким энтузиазмом, словно вышел из недельной голодовки:
– До меня сразу-то не дошло, что Краевичу на этот бред сказать. Вот сейчас я бы его поставил на место! Да, между нами что-то есть, и это «что-то» называется дружба! Некоторые, видно, забыли, что означает это слово, и готовы давать волю своим немыслимым фантазиям. Но это их проблемы, нам до них нет никакого дела! Верно ведь?
– Верно, – откликнулся я машинально, продолжая наблюдать, как самозабвенно мой друг поглощает дары моря.
Отвлекшись от занимательного зрелища, я взглянул на аквариум – близко от меня вдоль прозрачной стены красиво плыла цихлазома. Складывалось впечатление, что рыбина косит в мою сторону круглым выпученным глазом и от души надо мной потешается.
Милко. Краевич. Синицкий. И бог весть сколько еще народу… Они видят во мне то, от чего я благоразумно уберегаю Жданчика. А он ничего не замечает и так неистово отрицает саму мысль, что вот-вот прорежет тарелку вилкой, кромсая несчастных мидий.
Видимо, мой случай безнадежен настолько, что я могу претендовать на место в Книге рекордов Гиннесса.
Хорошо, что я оптимист и философ. Вместо того, чтобы впасть в уныние, я порадовался этому вечеру и залу, утопленному в аквамариновом свете. И тому факту, что провожу время с самым близким на свете человеком. Ну и что, что он дуралей? Уж такая она, моя доля.
– Дружба – это самое классное, что есть между людьми, – не унимался Андрей, светясь вдохновением. – Нет ничего крепче духовной связи – согласись! Всякие там страсти-мордасти так выматывают. Уж я хлебнул – ты знаешь, и то ли еще будет… А друг, настоящий друг – это…
Под темпераментную речь о крепости дружеских отношений я прикончил суп из морского чёрта, допил белое вино, мысленно показал кулак пялящейся на меня цихлазоме и оборвал Жданова на полуфразе:
– Оратор, ты прекрасен в своей убедительности. Но, может, хватит уже, пора в постель?..
Андрей выронил вилку и посмотрел на меня как милый растерянный ангел.
– Спать, говорю, пора, время позднее, – обыденно растолковал я, что имею в виду. – Ты вроде ко мне на ночлег просился. Или уже передумал?
– Нет, не передумал, – торопливо ответил он и нервно оглянулся. – Где этот чёртов официант со счетом?
– Сейчас подойдет. Что ты такой беспокойный?
– Я нормальный!
Ух, как грозно это прозвучало. Я видел, что Жданчик крайне напряжен, но не рискнул прокомментировать этот факт в своем излюбленном юморном ключе, а с интересом к другу пригляделся. Андрей сосредоточенно рылся в своем портмоне в поисках банковской карты, пламенно отринул мою попытку внести лепту в оплату ужина, демонстрировал чрезмерную резкость движений и прятал за ресницами глаза.
– Слушай, Палыч, – меня так сильно раздирало любопытство, что напрочь отказали тормоза, – а я тебе нравлюсь?..
– Ты мне отвратителен! – взорвался он. – Своим языком без костей!
– Обидно за мой язык, – смехом я обратил всё в шутку.
У Жданова на лбу вздулись вены. Он резко поднялся и зашагал к выходу из зала ресторана. А я еще некоторое время медлил, скованный безумным предположением: а что если Андрей чувствует то же, что и я?.. Что если мы, олухи царя небесного, оба угодили в одну ловушку?..
Андрей
Хорошо, что мы поехали каждый на своей машине, и весь путь от клуба до дома Малиновского я был предоставлен сам себе. «БМВ» Романа вырвался вперед, я держался за огнями его фар и в угрюмом бессилии осознавал, что, наверное, зря еду к другу ночевать. Я сегодня не в форме. Меня постыдно выбили из себя разговор с Краевичем и гнусное поведение Синицкого. Видимо, этот странный вечер «цвета аквамарин» непонятно чьей волей призван проверить меня на прочность.
Пока я проигрываю. Хуже того – не исключено, что Ромка что-то заподозрил. Его последний пристальный взгляд после моей кретинской оды дружбе до чёртиков меня насторожил. Да и зачем он завел это: «А я тебе нравлюсь…»? Неужели я так бездарно себя выдал?..
Придется постараться, чтобы эти подозрения, если они возникли, растаяли как дым.
«Думай, идиот!» – приказал я себе.
Довольно быстро в голову мне пришла блестящая идея: надо сознаться Малине, что я… влюблен. В женщину, естественно. Этим и объясняется тот факт, что я всячески игнорирую Киру, демонстрирую признаки неадеквата и верчусь как на углях.
Гениально, решил я и приободрился. Понятное дело, Рома пристанет с подробностями, и мне надо выбрать кандидатку на роль возлюбленной. Убедительную кандидатку.
Впрочем, можно не париться и не перебирать в памяти известных мне девушек. «Объект» вполне можно выдумать. И расписать в красках так, как мне заблагорассудится. А что, Москва большая, светская тусовка обширная. Даже проныра Малиновский знаком от силы только с половиной. Конечно, чаще всего мы везде с ним тусуемся вместе, но бывали и исключения. Буквально недавно я провел вечер в загородном клубе, в то время как Ромка окучивал Клочкову. Отличный вариант. На той вечеринке я и встретил Ее. И дальше – полет моей буйной фантазии и пылкого красноречия.
Едва я успел похвалить себя за креатив, как обнаружил, что мы уже подъехали к дому Романа. Пожелав себе вдохновения в предстоящем вранье, я выбрался из машины.
За стойкой консьержки восседал молодой тип с хитрой физиономией. Бабулин внук, вспомнил я. Иногда замещает старушку на ее посту.
– Добрый вечер. А у вас, я погляжу, сегодня этот самый… – он хмыкнул, сделав паузу. – …футбол по телевизору?
Малиновский на это замечание никак не отреагировал, а я с ледяной вежливостью поинтересовался:
– Что-то имеете против футбола?
– Боже сохрани, – хихикнул консьерж. – Ничего не имею. А кто с кем играет? Вообще-то я не очень разбираюсь…
– Ну, если не очень разбираетесь, то синие играют против зеленых, – я постарался прибить его взглядом к стулу.
– Замечательно. Иногда без женщин вечера проходят даже лучше. В смысле, комфортнее, – выдал он и нагло подмигнул.
У меня от ярости зазвенело в голове.
– А вы в курсе, что хороший консьерж – это немой консьерж? – свирепо осведомился я.
Наглец обескураженно моргнул.
– Приятного дежурства, – сердечно пожелал ему Роман и подтолкнул меня к лестнице.
Я мрачно повиновался.
– Спасибо, что не загрыз, – с иронией поблагодарил он.
– Чего?
– Спасибо, говорю, что не загрыз бедолагу. Не хотелось бы первого случая каннибализма в этом доме, мне ж еще тут жить. Можешь внятно объяснить, почему тебя сегодня все бесят?
Окончательно убедившись, что Штирлиц в виде меня на грани провала, я буркнул:
– Есть причина.
– Ух ты. Поделишься?
– Поделюсь. Только когда поднимусь в квартиру и буду уверен, что больше ни одной рожи на пути не встретится!
– Твоя мечта близко, – рассмеявшись, Малиновский выразительно позвенел ключами. – Осталось несколько шагов.
Я обожаю Ромкину квартиру. Мне в ней хорошо, как на песчаном берегу реки, далеком от публичного пляжа.
Вокруг безалаберный, но весьма гармоничный кавардак. Можно плюхнуться на диван, вытянуть ноги, подцепить брошенный тут же хозяином журнал или книгу. Непременно что-нибудь экзотическое. Например, «Ритуалы пигмеев Экваториальной Гвинеи». Охват интересов Малиновского поразителен и неисчерпаем, и плохо поддается логике. И тем, наверное, притягателен.
Мой друг забавен и прекрасен. Он влечет меня к себе, словно я планета, а он – ядро молодой звезды. Попав в его орбиту, я верчусь вокруг него и не в силах вырваться из этого плена.
– Выпьешь? – спросил Роман.
– Нет, – решительно отмел я, понимая, что единственной опорой моего контроля над собой остается относительная трезвость – допустимую дозу этим вечером я уже принял.
– Телек включить?
– Да ну его к чёрту.
– Ну, тогда начинай стриптиз.
– Чего? – я вздрогнул.
– Душевный, – рассмеялся он. – Ты собирался мне что-то рассказать.
– А, – расслабился я. – Ну, так присядь, не мельтеши перед глазами.
– Мне надо переодеться прямо сейчас, – Малиновский уже скинул пиджак. – В «Аквамарине» было жарко, достала эта амуниция. Я тебя внимательно слушаю.
– В общем… – начал я и осекся, заглядевшись на то, как Роман выдергивает рубашку из-под ремня, как расстегивает на ней пуговицы – аккуратно и неспешно.
Рубашка изящным броском была направлена в кресло, но не удержалась на его краю и соскользнула на пол, как живое грациозное существо. Я поймал себя на том, что одержимо слежу за куском ткани, как кот за солнечным зайчиком. Перевел взгляд на друга, ищущего в шкафу свободные плечики… Пронаблюдал за тем, как он нагибается за рубашкой, как встряхивает ее…
Господи боже, я, видимо, проклят. Смотрю на игру идеальных мужских мышц, и у меня позорно перехватывает дыхание. И это не просто мышцы. Это Ромкины мышцы. Его профиль, его ореол волос.
Пришла идиотская мысль: это Воропаев с помощью своей экзальтированной сестрицы Кристины вздумал выбить меня из седла. Он навел на меня черный приворот, использовав сок мандрагоры, выкопанной в полнолуние. Я так и слышал его далекий злорадный гогот.
– Ты что, всё красноречие в «Аквамарине» растратил? – спросил Малиновский.
– Нет, – очнувшись, ответил я, жадно скользя взглядом по его обнаженному торсу. – Я влюбился.
– Да ладно? – на секунду замерев, он повернулся ко мне вместе с плечиками, на которые успел нацепить рубашку.
– Ее зовут Ева, – торопливо добавил я и тут же ужаснулся тому, что мелет мой язык.
Куда меня понесло? В дебри сотворения мира? С чего вдруг всплыло в голове столь редкое имя? Сейчас получу двойную порцию ехидства от главного насмешника всех времен и народов!
Однако Роман ехидничать не спешил – только смотрел, прищурившись. Губы его медленно растянулись в улыбку.
Когда он улыбается, он исследует лезвием мое солнечное сплетение. Водит по нему туда-сюда с приличным нажимом. И я истекаю горячей кровью.
– Продолжай, – предложил он, повесил рубашку в шкаф и принялся снимать брюки.
– Мы познакомились на вечеринке, – я охрип, следя за его действиями. – Я там был без тебя. В сентябре. Ты как раз был занят Викой.
– Дальше, – Малиновский хладнокровно кивнул, небрежно перекинул брюки через руку и полез в шкаф за новыми плечиками.
Что у него за страсть к обтягивающим трусам?..
– Не зависай, – поторопил меня он.
– Да, – спохватился я. – Так вот. На той вечеринке я с ней познакомился.
– Ты это уже говорил. Дальше.
– Познакомился, – тупо повторил я в третий раз, наблюдая за тем, как Роман стягивает носки. – Она недавно в Москве. Жила и работала в Париже. Семейный бизнес, связанный с искусством. Кажется, у них несколько галерей по всей Европе. Сейчас есть проекты в России…
Видимо, на меня, сжалившись, снизошло вдохновение – я заговорил гладко, как по писаному.
– Очень интересно, – Роман напялил халат и небрежно затянул пояс. – Блондинка, брюнетка?
– Шатенка, – мне удалось не запнуться при ответе.
– Прекра-а-асно, – протянул он. – Так у вас самое начало?
– Начало, – подтвердил я.
– Нет ничего волшебнее начала, – Малиновский блаженно потянулся, вывернув над головой сцепленные руки ладонями вверх. Очевидно, припомнил нечто приятное.
Я разозлился: на кой чёрт он выбрал этот халат, он ему тесен. Облипает просто неприлично, и полы расходятся при движении.
«Сядь и уткнись в какой-нибудь журнал, – взмолился я в беззвучном отчаянии. – Или отвали в свою спальню, пожелав мне спокойной ночи!»
Но мучитель выбрал пролонгированный садизм, оживленно задав очередной вопрос:
– А ты с ней уже спал?
– Нет, – буркнул я гневно и искренне.
– Что, нетактильный период?
– Можно и так сказать.
– Ооо, – протянул он многозначительно. – Этот период я обожаю. Хочешь, расскажу в подробностях, что ты чувствуешь?
– Даже не начинай, Малиновский!
Чем сильнее он воздействовал на меня своими рентгеновскими лучами, тем грубее бывал мой тон.
– Да брось, мне же любопытно, угадал я или нет, – Роман подошел к дивану и присел на подлокотник, бесцеремонно нависнув надо мной. – Итак, начало. Вы разговариваете о Микеланджело или о маринованных лепестках хризантем – без разницы. Суть в том, что беседа идет об одном, а обмен взглядами и дыханиями – совсем о другом. Ты пытаешься сосредоточиться на позднем периоде творчества Микеланджело или на том, какое вино гармонирует с маринованными лепестками, но получается у тебя скверно. Ты распален до предела, но вынужден вести светский трёп. И чем сильнее тебя охватывает жар, тем отстраненнее и суше твой голос…
«Гад!!!» – хотел заорать я, но вслух равнодушно процедил:
– Бред.
– Слова ничего не значат, когда идет обмен энергиями, – он пропустил моё замечание мимо ушей. – Ты надеешься прочесть в ее глазах отклик на твой безмолвный призыв, и ты страшишься этого отклика… А знаешь, почему?
– Не знаю и знать не хочу, – я решительно собрался отодвинуться от Романа, но меня заклинило, как заржавевшую шестеренку.
– А страшишься ты, Андрюша, – продолжил изверг, – потому что любовь – это проблемы, а большая любовь – большие проблемы. Перед тобой весы, Андрей Палыч, и на одной чаше лежит твоя удобная жизнь, функции и обязательства, мнения и рассуждения. Еще там лежит мешок репутационных рисков и парочка импортных лекал, по которым будет кроиться свадебное платье для Киры.
– Заткнись, – прошипел я.
– А что на другой чаше, Жданчик? – Малиновский легко рассмеялся. – А на другой чаше томление в грудной клетке, тахикардия в той же области, головокружение, пересохшее от жажды горло. А это всё ничего не весит, друг мой. Это эфир, туман над городом. Это рваный сон, в котором ты сбрасываешь с себя влажную простыню, потому что тебе невыносимо горячо…
«Заткнись!!!» – возжелал я повторить свой приказ.
Но я ни на что не годился, кроме как на не очень ритмичные вдохи и выдохи.
Откуда в Ромке талант находить верные слова? Буквально каждое – в десятку, с одной маленькой поправкой: нет никакой девушки на «легкой» чаше весов. На этой чаше только Роман Малиновский, мастер юмористического разговорного жанра и цирковой клоунады.
Единственный в целом свете, кому я верен.
– Эти весы, Андрюша, заполнили собой весь твой бедный, воспаленный разум, – вдохновенно продолжил меж тем Роман своё актерское выступление, наверняка даже приблизительно не подозревая, какие химеры мечутся в моей голове. – Одна их половина – фундаментальная – тянет камнем вниз, вторая – эфемерная – возносит к небесам. И в бреющем полете между небом и землей ты испытываешь всё безумие и всю парадоксальность твоего бытия…
Я не выдержал. Ни фразочек, режущих меня на куски, ни Ромкиной близости, одуряющей ароматом его кожи. Это необходимо было немедленно прекратить, пока я еще был способен на ответную иронию и дружескую потасовку.
– Ну всё, психолог хренов, – я сбросил друга с подлокотника на пол, прыгнул сверху и обездвижил, прижав его плечи своими ручищами. – Завязывай препарировать мой мозг, он мне еще понадобится целым! Понял?
– Понял, понял, – тихо хихикая, Малиновский выставил вперед ладонь, заслоняясь от моего тяжелого дыхания. – Кстати, сеанс моего психоанализа стоит двести баксов. Но тебе, как другу, пятипроцентная скидка.
– Перебьешься, стяжатель.
– Что, и годовую премию не выпишешь? – весело возмутился он. – Какой же ты президент, если не поощряешь ценных сотрудников?..
Наши восхитительные, бодрящие обмены шутливыми репликами – я их обожал! Но сейчас стало не до них. Слишком близко. Глаза, губы. Я устал. Я дошел до ручки. Мне уже всё равно, проклят я, болен или просто жертва насмешницы судьбы. Убрать бы выставленную передо мной ладонь, склониться бы ниже… Но нельзя. Нельзя даже помедлить и помолчать – это тоже может вызвать подозрения!
– Выдай мне постельное белье, – отчеканил я. – И чеши уже к себе в опочивальню. Я хочу спать.
С превеликим трудом оторвавшись от его плеч, я вернулся к дивану и упал на него без сил.
– Последний вопрос можно? – Роман закинул руки за голову, и не подумав привести в порядок халат, на котором развязался пояс.
– Валяй, – я отвернулся.
– А она стройная?..
«Кто?» – чуть было не спросил я, но вовремя спохватился.
– Естественно. Ты же знаешь мой вкус.
– Знаю, знаю. Но девушка-то твоя из Лондона. А Англия – первая страна в Европе по ожирению.
– Ну и что, – отмахнулся я раздраженно. – Это же не значит, что все англичанки поголовно страдают лишним весом! Всё, допрос окончен?
– Почти, – Роман сел на полу, солнечно улыбаясь. – Еще чуть-чуть. А как ее зовут? Твою англичанку?
– Склероз? – я получил повод окинуть его взором насмешливого превосходства. – Я же тебе сказал. Ева.
– Ева – из Парижа, – всё с той же безмятежной улыбкой напомнил он. – Выходит, их две? И обе Евы?
Я похолодел. Чёрт побери. Я попался, как последний двоечник. Напрочь забыл, что в моей легенде изначально фигурировал Париж!
– Конечно, Париж, я просто перепутал. Ты меня заболтал, – брякнул я и тут же осознал, как жалко и неправдоподобно это звучит.
– Перепутал? – Малиновский вонзил в меня взгляд, остроте которого позавидовал бы кончик швейной иглы.
– Представь себе, перепутал!
– Бывает, – он поднялся и, перед тем как покинуть комнату, вскользь бросил через плечо: – Белье в шкафу, в нижнем ящике.
Едва Роман вышел, я схватился ледяными ладонями за пылающее лицо. Пронзившая меня догадка была немыслимой. Еще вчера я скрутил бы ее и запрятал в бронированный сейф, и выбросил бы от него ключ... Но сейчас я опьянел от нее настолько, что «легкая» чаша весов в моей голове рванула вверх и сломала весь механизм напрочь.
Роман и Андрей
– Ром.
Жданов стоял в дверях спальни, темнота в которой была разбавлена неярким светильником.
– Ммм? – раздалось с кровати.
– Ну, не ври, что спишь.
– Пытаюсь вообще-то.
– А свет почему не гасишь?
– А ты почему интересуешься, товарищ пионервожатый? – в голосе Малиновского прозвучали лукавые нотки. – Для чего заглянул на огонек? Белье не нашел?
– Я не искал.
– А чего же ты ищешь, бродя в ночи по моей квартире… – Малиновский перевернулся на другой бок, узрел друга и уже без лукавства, тихо закончил: – …в одних трусах? Смысл жизни?
– Ты – смысл, – просто ответил Андрей.
Ему стало так легко, словно он переломал вокруг себя кубометры вранья, раскидал бревна фальши и расчистил пространство от бурелома.
Роман приподнялся, сел на постели. Молчал какое-то время, за которое оба ощутили, как электризуется и нагревается в комнате атмосфера.
– Видимо, я должен сделать ответное признание? – у Малиновского сбилось дыхание, он уже не мог его контролировать. – Ладно, так и быть. Когда ты со свирепым видом валишь меня на пол и рычишь, чтобы я пошел нафиг в моей же собственной квартире, я спрашиваю себя: какого чёрта меня это умиляет?..
Андрей хотел рассмеяться, но не смог – всё дрожало внутри.
Люблю без памяти, думал он. Каждую дерзкую интонацию. Каждый нахальный взгляд. Каждый волос.
– Ром, не было никакой Евы.
– Я знаю. И Адама – тоже. Я атеист, – мышцы его лица оставались неподвижными, но предвестие улыбки уже их осветило.
– Сразу догадался?
– Буду справедливым – доля сомнения присутствовала.
– Поэтому и устроил мне ловушку с Парижем и Лондоном?
– Вот такая я сволочь, – абсолютно серьезно подтвердил Малиновский.
Относительно спокойный тон давался ему крайне тяжело. Разве он мог помыслить, что когда-нибудь дождется от любимого дуралея такого взгляда?
Не в этой жизни – говорил разум. Не может быть – вопили годы безнадеги, целый век скованного цепями желания.
– Я боялся тебе сказать, – произнес Жданов.
– Я тоже.
– Мы идиоты?
– Они самые. И нам сегодня об этом кричали все, кому не лень.
– Кажется, даже рыбы в аквариуме Синицкого, – у Жданова вырвался нервный смешок.
Малиновский улыбнулся, испытывая эйфорию от возможности смотреть на друга открыто, не прячась за шутовской маской.
– Подойдешь? – шепотом спросил он.
Андрей кивнул, но не шелохнулся.
– Тебе страшно?
– Страшно, что к утру ты развеешься и исчезнешь.
– Из своего жилья? Это не входит в мои планы. Иди сюда. Здесь бояться будет приятнее.
Страх исчез после первого прикосновения. Медлили только перед раскрытием губ, пробуя друг друга на вкус и оттягивая блаженный миг, в котором захлебнутся оба – теперь уже со стопроцентной неизбежностью. Наслаждение, потрясение, осознание, счастливый обморок-сон, сгоревшая за окном прежняя жизнь – всё впереди.
…Рассвет привычно окрасил небо аквамариновой гуашью.
читать дальше
Роман
– Мидии в винно-чесночном соусе, – изучив меню, сказал Жданов официанту. – И карпаччо из лосося.
– Прекрасный выбор, – похвалил юноша и обратил взор на меня.
– Устрицы и суп из морского чёрта, – я светло ему улыбнулся, а Андрей хмыкнул.
– Что смешного? – изобразил я строгость, когда официант отошел.
– Сознайся, тебя название прикололо. Ты когда-нибудь этого чёрта пробовал?
– Нет. Но это ж моя слабость, Андрюша, – пробовать непробованное.
Мой друг неопределенно повел плечом и принялся изучать аквариум во всю стену, у которого мы сидели. В нем плавали гигантские рыбы с угрюмыми фейсами и глазами навыкате.
– Смотри, – он ткнул пальцем в один из экземпляров. – Этот тоже аквамариновый по раскраске. Морда злодейская. Его фамилия случайно не Воропаев?
– Это бриллиантовая цихлазома, – сообщил я. – А вон та, в горошек, – мозамбикская тиляпия.
– Ух ты. Откуда познания?
– Мне как-то Синицкий экскурсию проводил по водным обитателям его заведения.
– Ты бывал здесь без меня? – Жданов грозно нахмурился. – И как посмел?
Эта грозность, разумеется, носила шутливый оттенок, но я всё равно уставился на друга заинтересованно.
После откровений Милко меня не покидало странное ощущение, что мы с Андреем играем в какую-то игру, не договорившись о ее правилах. На вечеринке в «Ай-ти» со Жданчиком то и дело случались провалы, он буквально зависал в пространстве. Похоже, его чем-то загрузил Краевич, но почему Андрей со мной не поделился?
Мы оба затаились друг от друга. Со мной-то понятно – разговор с маэстро подлежит хранению в темнице под амбарным замком. А у Палыча что за секрет?..
– Да, я бывал здесь без тебя, – величаво подтвердил я. – Не поверишь, но в те вечера, которые ты проводишь с Кирой, я никуда не исчезаю, а продолжаю существовать. Брожу по миру как неприкаянный и ищу утешения.
Я отдавал себе отчет, что эта фраза весьма провокационная, но ее можно было принять и за хохму. Что Жданов и сделал – прошил меня насмешливо-острым взглядом и съязвил:
– Ты – да вдруг неприкаянный? Мы со Станиславским не верим. Ты с легкостью находишь себе приятное общество и без моей персоны.
– Нахожу, – скромно согласился я. – Надо же как-то выживать в ледяном мире, который ты периодически перестаешь согревать своим присутствием.
– Что ты несешь? – задумчиво спросил он.
Я внутренне вздрогнул. Кажется, я слишком расслабился со своими провокациями. Сейчас мой любимый дурачина Андрей Палыч что-то заподозрит, и между нами пробежит холодок напряжения. Этого нельзя допустить ни в коем случае.
– Шучу, – беспечно пояснил я и обратил его внимание на аквариум: – А вон та рыба – бирюзовая акара. Синицкий говорит, что она способна узнавать хозяина и даже дает себя погладить.
– Надо же. У тебя потрясающая память. Синицкий что, свою лекцию несколько раз подряд прочел?
– Ему просто хотелось похвастаться своим аквариумом. А поскольку я ужинал один, то…
– А почему ты ужинал один? – перебил Андрей. – Куда девчонок подевал?
– Засолил в банке и поставил в холодильник, – мне стало забавно. – Чтобы лучше сохранились и были ядреными... Жданчик, тебя что-то гложет?
– Нет, – быстро ответил он и озарился улыбкой. Которая, впрочем, тут же сбежала с его лица – Жданов посмотрел мне за плечо и проворчал: – Легок на помине.
– Ребя-а-ата! – воскликнул хозяин «Аквамарина» Влад Синицкий, приблизившись к нам с бокалом в руке. – Что ж не предупредили? Я бы вам ковровую дорожку прямо на улицу выкатил, девчушек бы экстра-класса подогнал!
Он был явно под хмельком, о чем честно и сообщил, сунув нам по очереди ладонь для приветствия и бесцеремонно плюхнувшись за столик:
– Сорри, у меня были переговоры, которые вышли за рамки деловых. Пытался заключить сделку с одним скользким хмырем, поил его, поил – и сам перестарался. Непробиваемый оказался тип, ну да бог с ним… Безумно рад вас видеть!
– Соскучились по морепродуктам, – поведал я любезно. – Они у тебя отменные.
– А еще любуемся на твоих рыб, – не без ехидства добавил Жданов. – Представляешь, Малиновский помнит их всех по именам. В смысле, по видам. Я в восхищении.
Это был тонкий укол, и я окончательно убедился, что мой друг прилично раздражен.
– Да-да-да, – оживился Влад. – Я Рому знакомил с моими красавцами. А потом мы взяли двух красоток… Нет, уже не рыб, а девочек, – он засмеялся, будто выдал нечто весьма остроумное. – И поехали к Ромочке. Помнишь? – и Синицкий непринужденно подмигнул, призывая посмаковать приятное приключение.
– Как это прекрасно! – заулыбался Андрей. – А главное – свежо!
Сверканье его глаз заставило меня содрогнуться. Пьяненький Влад продолжил разглагольствовать:
– Веселая была ночка. Порочная. Очень порочная.
– Спонтанная, – внес я важное уточнение. – Мы слегка перебрали, и…
– Не может быть, – Жданов опять не дал мне договорить. – В пьяном виде ты бы не запомнил столько диковинных названий морских гадов.
– Каких гадов? – удивился Синицкий. – Это аквариумные рыбы. Гады – у вас на тарелках. Мидии, устрицы. Еще бывают лобстеры, моллюски, кальмары…
– Он в курсе, – заверил я, метнув на друга беспокойный взор. – Он просто шутит.
– Интересно, – Влад ухмыльнулся, переведя взгляд с меня на Андрея. И приложил прелестным вопросом: – А когда свадьба?..
– Чья? – спросили мы со Ждановым хором, и я физически ощутил, что мгновенно заледенели мы оба.
Чертовщина какая-то.
Синицкий захохотал.
– Ну, вообще-то имелась в виду Андрюшина свадьба с Кирой, – выдавил он, откашливаясь. – Но, видимо, я сморозил какую-то высшую глупость. Слушайте, ребята, я, пожалуй, пойду. Не буду вам мешать. А то я нетрезв, язык развязан. Ляпну еще чего-нибудь не то, не дай бог. Да, и спасибо, что выбрали «Аквамарин». Мы работаем для вас. Наша кухня очень здоровая и способствует повышению потенции.
Продолжая свое хихиканье, он поднялся и нетвердой походкой отправился восвояси.
– Догоню и врежу, – мрачно сказал Жданов.
– Да успокойся ты, – бодро попросил я. – Он пьян.
– Это не оправдывает его гнусных намеков!
– Каких намеков?
Андрей уткнулся взглядом в свою тарелку и принялся активно налегать на мидии, яростно орудуя вилкой. А я ничего не смог поделать с мышцами лица – они растянулись в улыбку.
Люблю Жданчика. Всякого люблю, а от такого сердитого, с гневным румянцем, у меня буквально крышу сносит.
– Что ты лыбишься? – Андрей поднял глаза, узрел выражение моей физиономии и еще больше рассвирепел.
– Размышляю, – я пожал плечами. – Сначала тебе не понравилось, что Синица рассказывал мне про своих рыб. Потом тебя напрягло, что мы ездили с ним ко мне на квартиру с девчонками…
– Обычная дружеская ревность. Я собственник! – запальчиво заявил Андрей. – Привык, что таким образом мы развлекаемся вместе!
– Объяснение принято, – я кивнул. – Но тебя еще взбесили какие-то призрачные намеки от безобидного пьяного Владика. Ты реально заводишься от такой фигни или есть какая-то другая причина?
– Извини, – его негативный запал исчез мгновенно, как сдуло, и в глазах появилось что-то жалобное. – Трудный день… наверно.
Чёрт его знает, что случилось с моим сердцем – заныло конкретно и болезненно. Не терплю Палычевых потерянных глаз, мой организм протестует на молекулярном уровне.
– Андрюха, что с тобой?
Кажется, мой теплый голос вызвал в нем волну благодарности – он выдохнул с облегчением:
– Ничего. Ты прав, мало ли каким идиотам что мерещится. Ерунда всё это. Люди обожают сочинять всякую ересь, да еще и свято в нее поверить. Краевич тоже… недоумок конченый. Ты знал, что он гей?
– Нет, – изумился я.
– И я не знал, до сегодняшнего вечера. Представь, ему тоже показалось, что между нами... между тобой и мной… что-то есть. Кретин.
Я был так поражен, что ничего не смог в ответ вымолвить, а Жданов продолжал как заведенный, пламенно и с напором, одновременно расправляясь с остатками еды – да с таким энтузиазмом, словно вышел из недельной голодовки:
– До меня сразу-то не дошло, что Краевичу на этот бред сказать. Вот сейчас я бы его поставил на место! Да, между нами что-то есть, и это «что-то» называется дружба! Некоторые, видно, забыли, что означает это слово, и готовы давать волю своим немыслимым фантазиям. Но это их проблемы, нам до них нет никакого дела! Верно ведь?
– Верно, – откликнулся я машинально, продолжая наблюдать, как самозабвенно мой друг поглощает дары моря.
Отвлекшись от занимательного зрелища, я взглянул на аквариум – близко от меня вдоль прозрачной стены красиво плыла цихлазома. Складывалось впечатление, что рыбина косит в мою сторону круглым выпученным глазом и от души надо мной потешается.
Милко. Краевич. Синицкий. И бог весть сколько еще народу… Они видят во мне то, от чего я благоразумно уберегаю Жданчика. А он ничего не замечает и так неистово отрицает саму мысль, что вот-вот прорежет тарелку вилкой, кромсая несчастных мидий.
Видимо, мой случай безнадежен настолько, что я могу претендовать на место в Книге рекордов Гиннесса.
Хорошо, что я оптимист и философ. Вместо того, чтобы впасть в уныние, я порадовался этому вечеру и залу, утопленному в аквамариновом свете. И тому факту, что провожу время с самым близким на свете человеком. Ну и что, что он дуралей? Уж такая она, моя доля.
– Дружба – это самое классное, что есть между людьми, – не унимался Андрей, светясь вдохновением. – Нет ничего крепче духовной связи – согласись! Всякие там страсти-мордасти так выматывают. Уж я хлебнул – ты знаешь, и то ли еще будет… А друг, настоящий друг – это…
Под темпераментную речь о крепости дружеских отношений я прикончил суп из морского чёрта, допил белое вино, мысленно показал кулак пялящейся на меня цихлазоме и оборвал Жданова на полуфразе:
– Оратор, ты прекрасен в своей убедительности. Но, может, хватит уже, пора в постель?..
Андрей выронил вилку и посмотрел на меня как милый растерянный ангел.
– Спать, говорю, пора, время позднее, – обыденно растолковал я, что имею в виду. – Ты вроде ко мне на ночлег просился. Или уже передумал?
– Нет, не передумал, – торопливо ответил он и нервно оглянулся. – Где этот чёртов официант со счетом?
– Сейчас подойдет. Что ты такой беспокойный?
– Я нормальный!
Ух, как грозно это прозвучало. Я видел, что Жданчик крайне напряжен, но не рискнул прокомментировать этот факт в своем излюбленном юморном ключе, а с интересом к другу пригляделся. Андрей сосредоточенно рылся в своем портмоне в поисках банковской карты, пламенно отринул мою попытку внести лепту в оплату ужина, демонстрировал чрезмерную резкость движений и прятал за ресницами глаза.
– Слушай, Палыч, – меня так сильно раздирало любопытство, что напрочь отказали тормоза, – а я тебе нравлюсь?..
– Ты мне отвратителен! – взорвался он. – Своим языком без костей!
– Обидно за мой язык, – смехом я обратил всё в шутку.
У Жданова на лбу вздулись вены. Он резко поднялся и зашагал к выходу из зала ресторана. А я еще некоторое время медлил, скованный безумным предположением: а что если Андрей чувствует то же, что и я?.. Что если мы, олухи царя небесного, оба угодили в одну ловушку?..
Андрей
Хорошо, что мы поехали каждый на своей машине, и весь путь от клуба до дома Малиновского я был предоставлен сам себе. «БМВ» Романа вырвался вперед, я держался за огнями его фар и в угрюмом бессилии осознавал, что, наверное, зря еду к другу ночевать. Я сегодня не в форме. Меня постыдно выбили из себя разговор с Краевичем и гнусное поведение Синицкого. Видимо, этот странный вечер «цвета аквамарин» непонятно чьей волей призван проверить меня на прочность.
Пока я проигрываю. Хуже того – не исключено, что Ромка что-то заподозрил. Его последний пристальный взгляд после моей кретинской оды дружбе до чёртиков меня насторожил. Да и зачем он завел это: «А я тебе нравлюсь…»? Неужели я так бездарно себя выдал?..
Придется постараться, чтобы эти подозрения, если они возникли, растаяли как дым.
«Думай, идиот!» – приказал я себе.
Довольно быстро в голову мне пришла блестящая идея: надо сознаться Малине, что я… влюблен. В женщину, естественно. Этим и объясняется тот факт, что я всячески игнорирую Киру, демонстрирую признаки неадеквата и верчусь как на углях.
Гениально, решил я и приободрился. Понятное дело, Рома пристанет с подробностями, и мне надо выбрать кандидатку на роль возлюбленной. Убедительную кандидатку.
Впрочем, можно не париться и не перебирать в памяти известных мне девушек. «Объект» вполне можно выдумать. И расписать в красках так, как мне заблагорассудится. А что, Москва большая, светская тусовка обширная. Даже проныра Малиновский знаком от силы только с половиной. Конечно, чаще всего мы везде с ним тусуемся вместе, но бывали и исключения. Буквально недавно я провел вечер в загородном клубе, в то время как Ромка окучивал Клочкову. Отличный вариант. На той вечеринке я и встретил Ее. И дальше – полет моей буйной фантазии и пылкого красноречия.
Едва я успел похвалить себя за креатив, как обнаружил, что мы уже подъехали к дому Романа. Пожелав себе вдохновения в предстоящем вранье, я выбрался из машины.
За стойкой консьержки восседал молодой тип с хитрой физиономией. Бабулин внук, вспомнил я. Иногда замещает старушку на ее посту.
– Добрый вечер. А у вас, я погляжу, сегодня этот самый… – он хмыкнул, сделав паузу. – …футбол по телевизору?
Малиновский на это замечание никак не отреагировал, а я с ледяной вежливостью поинтересовался:
– Что-то имеете против футбола?
– Боже сохрани, – хихикнул консьерж. – Ничего не имею. А кто с кем играет? Вообще-то я не очень разбираюсь…
– Ну, если не очень разбираетесь, то синие играют против зеленых, – я постарался прибить его взглядом к стулу.
– Замечательно. Иногда без женщин вечера проходят даже лучше. В смысле, комфортнее, – выдал он и нагло подмигнул.
У меня от ярости зазвенело в голове.
– А вы в курсе, что хороший консьерж – это немой консьерж? – свирепо осведомился я.
Наглец обескураженно моргнул.
– Приятного дежурства, – сердечно пожелал ему Роман и подтолкнул меня к лестнице.
Я мрачно повиновался.
– Спасибо, что не загрыз, – с иронией поблагодарил он.
– Чего?
– Спасибо, говорю, что не загрыз бедолагу. Не хотелось бы первого случая каннибализма в этом доме, мне ж еще тут жить. Можешь внятно объяснить, почему тебя сегодня все бесят?
Окончательно убедившись, что Штирлиц в виде меня на грани провала, я буркнул:
– Есть причина.
– Ух ты. Поделишься?
– Поделюсь. Только когда поднимусь в квартиру и буду уверен, что больше ни одной рожи на пути не встретится!
– Твоя мечта близко, – рассмеявшись, Малиновский выразительно позвенел ключами. – Осталось несколько шагов.
Я обожаю Ромкину квартиру. Мне в ней хорошо, как на песчаном берегу реки, далеком от публичного пляжа.
Вокруг безалаберный, но весьма гармоничный кавардак. Можно плюхнуться на диван, вытянуть ноги, подцепить брошенный тут же хозяином журнал или книгу. Непременно что-нибудь экзотическое. Например, «Ритуалы пигмеев Экваториальной Гвинеи». Охват интересов Малиновского поразителен и неисчерпаем, и плохо поддается логике. И тем, наверное, притягателен.
Мой друг забавен и прекрасен. Он влечет меня к себе, словно я планета, а он – ядро молодой звезды. Попав в его орбиту, я верчусь вокруг него и не в силах вырваться из этого плена.
– Выпьешь? – спросил Роман.
– Нет, – решительно отмел я, понимая, что единственной опорой моего контроля над собой остается относительная трезвость – допустимую дозу этим вечером я уже принял.
– Телек включить?
– Да ну его к чёрту.
– Ну, тогда начинай стриптиз.
– Чего? – я вздрогнул.
– Душевный, – рассмеялся он. – Ты собирался мне что-то рассказать.
– А, – расслабился я. – Ну, так присядь, не мельтеши перед глазами.
– Мне надо переодеться прямо сейчас, – Малиновский уже скинул пиджак. – В «Аквамарине» было жарко, достала эта амуниция. Я тебя внимательно слушаю.
– В общем… – начал я и осекся, заглядевшись на то, как Роман выдергивает рубашку из-под ремня, как расстегивает на ней пуговицы – аккуратно и неспешно.
Рубашка изящным броском была направлена в кресло, но не удержалась на его краю и соскользнула на пол, как живое грациозное существо. Я поймал себя на том, что одержимо слежу за куском ткани, как кот за солнечным зайчиком. Перевел взгляд на друга, ищущего в шкафу свободные плечики… Пронаблюдал за тем, как он нагибается за рубашкой, как встряхивает ее…
Господи боже, я, видимо, проклят. Смотрю на игру идеальных мужских мышц, и у меня позорно перехватывает дыхание. И это не просто мышцы. Это Ромкины мышцы. Его профиль, его ореол волос.
Пришла идиотская мысль: это Воропаев с помощью своей экзальтированной сестрицы Кристины вздумал выбить меня из седла. Он навел на меня черный приворот, использовав сок мандрагоры, выкопанной в полнолуние. Я так и слышал его далекий злорадный гогот.
– Ты что, всё красноречие в «Аквамарине» растратил? – спросил Малиновский.
– Нет, – очнувшись, ответил я, жадно скользя взглядом по его обнаженному торсу. – Я влюбился.
– Да ладно? – на секунду замерев, он повернулся ко мне вместе с плечиками, на которые успел нацепить рубашку.
– Ее зовут Ева, – торопливо добавил я и тут же ужаснулся тому, что мелет мой язык.
Куда меня понесло? В дебри сотворения мира? С чего вдруг всплыло в голове столь редкое имя? Сейчас получу двойную порцию ехидства от главного насмешника всех времен и народов!
Однако Роман ехидничать не спешил – только смотрел, прищурившись. Губы его медленно растянулись в улыбку.
Когда он улыбается, он исследует лезвием мое солнечное сплетение. Водит по нему туда-сюда с приличным нажимом. И я истекаю горячей кровью.
– Продолжай, – предложил он, повесил рубашку в шкаф и принялся снимать брюки.
– Мы познакомились на вечеринке, – я охрип, следя за его действиями. – Я там был без тебя. В сентябре. Ты как раз был занят Викой.
– Дальше, – Малиновский хладнокровно кивнул, небрежно перекинул брюки через руку и полез в шкаф за новыми плечиками.
Что у него за страсть к обтягивающим трусам?..
– Не зависай, – поторопил меня он.
– Да, – спохватился я. – Так вот. На той вечеринке я с ней познакомился.
– Ты это уже говорил. Дальше.
– Познакомился, – тупо повторил я в третий раз, наблюдая за тем, как Роман стягивает носки. – Она недавно в Москве. Жила и работала в Париже. Семейный бизнес, связанный с искусством. Кажется, у них несколько галерей по всей Европе. Сейчас есть проекты в России…
Видимо, на меня, сжалившись, снизошло вдохновение – я заговорил гладко, как по писаному.
– Очень интересно, – Роман напялил халат и небрежно затянул пояс. – Блондинка, брюнетка?
– Шатенка, – мне удалось не запнуться при ответе.
– Прекра-а-асно, – протянул он. – Так у вас самое начало?
– Начало, – подтвердил я.
– Нет ничего волшебнее начала, – Малиновский блаженно потянулся, вывернув над головой сцепленные руки ладонями вверх. Очевидно, припомнил нечто приятное.
Я разозлился: на кой чёрт он выбрал этот халат, он ему тесен. Облипает просто неприлично, и полы расходятся при движении.
«Сядь и уткнись в какой-нибудь журнал, – взмолился я в беззвучном отчаянии. – Или отвали в свою спальню, пожелав мне спокойной ночи!»
Но мучитель выбрал пролонгированный садизм, оживленно задав очередной вопрос:
– А ты с ней уже спал?
– Нет, – буркнул я гневно и искренне.
– Что, нетактильный период?
– Можно и так сказать.
– Ооо, – протянул он многозначительно. – Этот период я обожаю. Хочешь, расскажу в подробностях, что ты чувствуешь?
– Даже не начинай, Малиновский!
Чем сильнее он воздействовал на меня своими рентгеновскими лучами, тем грубее бывал мой тон.
– Да брось, мне же любопытно, угадал я или нет, – Роман подошел к дивану и присел на подлокотник, бесцеремонно нависнув надо мной. – Итак, начало. Вы разговариваете о Микеланджело или о маринованных лепестках хризантем – без разницы. Суть в том, что беседа идет об одном, а обмен взглядами и дыханиями – совсем о другом. Ты пытаешься сосредоточиться на позднем периоде творчества Микеланджело или на том, какое вино гармонирует с маринованными лепестками, но получается у тебя скверно. Ты распален до предела, но вынужден вести светский трёп. И чем сильнее тебя охватывает жар, тем отстраненнее и суше твой голос…
«Гад!!!» – хотел заорать я, но вслух равнодушно процедил:
– Бред.
– Слова ничего не значат, когда идет обмен энергиями, – он пропустил моё замечание мимо ушей. – Ты надеешься прочесть в ее глазах отклик на твой безмолвный призыв, и ты страшишься этого отклика… А знаешь, почему?
– Не знаю и знать не хочу, – я решительно собрался отодвинуться от Романа, но меня заклинило, как заржавевшую шестеренку.
– А страшишься ты, Андрюша, – продолжил изверг, – потому что любовь – это проблемы, а большая любовь – большие проблемы. Перед тобой весы, Андрей Палыч, и на одной чаше лежит твоя удобная жизнь, функции и обязательства, мнения и рассуждения. Еще там лежит мешок репутационных рисков и парочка импортных лекал, по которым будет кроиться свадебное платье для Киры.
– Заткнись, – прошипел я.
– А что на другой чаше, Жданчик? – Малиновский легко рассмеялся. – А на другой чаше томление в грудной клетке, тахикардия в той же области, головокружение, пересохшее от жажды горло. А это всё ничего не весит, друг мой. Это эфир, туман над городом. Это рваный сон, в котором ты сбрасываешь с себя влажную простыню, потому что тебе невыносимо горячо…
«Заткнись!!!» – возжелал я повторить свой приказ.
Но я ни на что не годился, кроме как на не очень ритмичные вдохи и выдохи.
Откуда в Ромке талант находить верные слова? Буквально каждое – в десятку, с одной маленькой поправкой: нет никакой девушки на «легкой» чаше весов. На этой чаше только Роман Малиновский, мастер юмористического разговорного жанра и цирковой клоунады.
Единственный в целом свете, кому я верен.
– Эти весы, Андрюша, заполнили собой весь твой бедный, воспаленный разум, – вдохновенно продолжил меж тем Роман своё актерское выступление, наверняка даже приблизительно не подозревая, какие химеры мечутся в моей голове. – Одна их половина – фундаментальная – тянет камнем вниз, вторая – эфемерная – возносит к небесам. И в бреющем полете между небом и землей ты испытываешь всё безумие и всю парадоксальность твоего бытия…
Я не выдержал. Ни фразочек, режущих меня на куски, ни Ромкиной близости, одуряющей ароматом его кожи. Это необходимо было немедленно прекратить, пока я еще был способен на ответную иронию и дружескую потасовку.
– Ну всё, психолог хренов, – я сбросил друга с подлокотника на пол, прыгнул сверху и обездвижил, прижав его плечи своими ручищами. – Завязывай препарировать мой мозг, он мне еще понадобится целым! Понял?
– Понял, понял, – тихо хихикая, Малиновский выставил вперед ладонь, заслоняясь от моего тяжелого дыхания. – Кстати, сеанс моего психоанализа стоит двести баксов. Но тебе, как другу, пятипроцентная скидка.
– Перебьешься, стяжатель.
– Что, и годовую премию не выпишешь? – весело возмутился он. – Какой же ты президент, если не поощряешь ценных сотрудников?..
Наши восхитительные, бодрящие обмены шутливыми репликами – я их обожал! Но сейчас стало не до них. Слишком близко. Глаза, губы. Я устал. Я дошел до ручки. Мне уже всё равно, проклят я, болен или просто жертва насмешницы судьбы. Убрать бы выставленную передо мной ладонь, склониться бы ниже… Но нельзя. Нельзя даже помедлить и помолчать – это тоже может вызвать подозрения!
– Выдай мне постельное белье, – отчеканил я. – И чеши уже к себе в опочивальню. Я хочу спать.
С превеликим трудом оторвавшись от его плеч, я вернулся к дивану и упал на него без сил.
– Последний вопрос можно? – Роман закинул руки за голову, и не подумав привести в порядок халат, на котором развязался пояс.
– Валяй, – я отвернулся.
– А она стройная?..
«Кто?» – чуть было не спросил я, но вовремя спохватился.
– Естественно. Ты же знаешь мой вкус.
– Знаю, знаю. Но девушка-то твоя из Лондона. А Англия – первая страна в Европе по ожирению.
– Ну и что, – отмахнулся я раздраженно. – Это же не значит, что все англичанки поголовно страдают лишним весом! Всё, допрос окончен?
– Почти, – Роман сел на полу, солнечно улыбаясь. – Еще чуть-чуть. А как ее зовут? Твою англичанку?
– Склероз? – я получил повод окинуть его взором насмешливого превосходства. – Я же тебе сказал. Ева.
– Ева – из Парижа, – всё с той же безмятежной улыбкой напомнил он. – Выходит, их две? И обе Евы?
Я похолодел. Чёрт побери. Я попался, как последний двоечник. Напрочь забыл, что в моей легенде изначально фигурировал Париж!
– Конечно, Париж, я просто перепутал. Ты меня заболтал, – брякнул я и тут же осознал, как жалко и неправдоподобно это звучит.
– Перепутал? – Малиновский вонзил в меня взгляд, остроте которого позавидовал бы кончик швейной иглы.
– Представь себе, перепутал!
– Бывает, – он поднялся и, перед тем как покинуть комнату, вскользь бросил через плечо: – Белье в шкафу, в нижнем ящике.
Едва Роман вышел, я схватился ледяными ладонями за пылающее лицо. Пронзившая меня догадка была немыслимой. Еще вчера я скрутил бы ее и запрятал в бронированный сейф, и выбросил бы от него ключ... Но сейчас я опьянел от нее настолько, что «легкая» чаша весов в моей голове рванула вверх и сломала весь механизм напрочь.
Роман и Андрей
– Ром.
Жданов стоял в дверях спальни, темнота в которой была разбавлена неярким светильником.
– Ммм? – раздалось с кровати.
– Ну, не ври, что спишь.
– Пытаюсь вообще-то.
– А свет почему не гасишь?
– А ты почему интересуешься, товарищ пионервожатый? – в голосе Малиновского прозвучали лукавые нотки. – Для чего заглянул на огонек? Белье не нашел?
– Я не искал.
– А чего же ты ищешь, бродя в ночи по моей квартире… – Малиновский перевернулся на другой бок, узрел друга и уже без лукавства, тихо закончил: – …в одних трусах? Смысл жизни?
– Ты – смысл, – просто ответил Андрей.
Ему стало так легко, словно он переломал вокруг себя кубометры вранья, раскидал бревна фальши и расчистил пространство от бурелома.
Роман приподнялся, сел на постели. Молчал какое-то время, за которое оба ощутили, как электризуется и нагревается в комнате атмосфера.
– Видимо, я должен сделать ответное признание? – у Малиновского сбилось дыхание, он уже не мог его контролировать. – Ладно, так и быть. Когда ты со свирепым видом валишь меня на пол и рычишь, чтобы я пошел нафиг в моей же собственной квартире, я спрашиваю себя: какого чёрта меня это умиляет?..
Андрей хотел рассмеяться, но не смог – всё дрожало внутри.
Люблю без памяти, думал он. Каждую дерзкую интонацию. Каждый нахальный взгляд. Каждый волос.
– Ром, не было никакой Евы.
– Я знаю. И Адама – тоже. Я атеист, – мышцы его лица оставались неподвижными, но предвестие улыбки уже их осветило.
– Сразу догадался?
– Буду справедливым – доля сомнения присутствовала.
– Поэтому и устроил мне ловушку с Парижем и Лондоном?
– Вот такая я сволочь, – абсолютно серьезно подтвердил Малиновский.
Относительно спокойный тон давался ему крайне тяжело. Разве он мог помыслить, что когда-нибудь дождется от любимого дуралея такого взгляда?
Не в этой жизни – говорил разум. Не может быть – вопили годы безнадеги, целый век скованного цепями желания.
– Я боялся тебе сказать, – произнес Жданов.
– Я тоже.
– Мы идиоты?
– Они самые. И нам сегодня об этом кричали все, кому не лень.
– Кажется, даже рыбы в аквариуме Синицкого, – у Жданова вырвался нервный смешок.
Малиновский улыбнулся, испытывая эйфорию от возможности смотреть на друга открыто, не прячась за шутовской маской.
– Подойдешь? – шепотом спросил он.
Андрей кивнул, но не шелохнулся.
– Тебе страшно?
– Страшно, что к утру ты развеешься и исчезнешь.
– Из своего жилья? Это не входит в мои планы. Иди сюда. Здесь бояться будет приятнее.
Страх исчез после первого прикосновения. Медлили только перед раскрытием губ, пробуя друг друга на вкус и оттягивая блаженный миг, в котором захлебнутся оба – теперь уже со стопроцентной неизбежностью. Наслаждение, потрясение, осознание, счастливый обморок-сон, сгоревшая за окном прежняя жизнь – всё впереди.
…Рассвет привычно окрасил небо аквамариновой гуашью.
@темы: забавно
-
-
21.11.2017 в 23:49